Царь преувеличивал. Корсаков был еще далеко и вовсе не имел в своем распоряжении 50000 человек, как не имел и возможности дать им такое применение. Но Баварии нужно было, чтобы Россия оградила ее земли от покушений Австрии. Вследствие этого, 18/29 июня 1799 г. первая русско-баварская конвенция определила восстановить баварские приорства и была подписана Павлом в качестве великого магистра ордена. Другая конвенция, от 20 сентября (1 октября), обязывала Баварию сформировать против Франции вспомогательный корпус в 20000 человек, а Россию – потребовать от Англии субсидию на содержание этого отряда. В то же время делегаты от германских, англо-баварских и чешских приорств направились в Петербург, уже не с целью оспаривать звание нового великого магистра, а для выражения последнему знака почтения.

Итак, Павел одержал верх; но его положение в принятой им политической комбинации, где он хотел играть главную роль, от этого не улучшилось. Конечно, занятие Мальты французами известным образом оправдывало его решение действовать заодно с остальными их противниками. Он предвидел, что этот шаг повлечет за собой другие события, которые станут более непосредственно угрожать интересам самой России. Он уже видел Бонапарта на пути к Константинополю! Но под предлогом стремления остановить этого разрушителя европейского порядка в его преступной работе, царь стал ему подражать! Он сам расшатывал опору здания! Это значило стать одним из защитников Бонапарта. Неожиданное преобразование, так самовластно навязанное древнему, уважаемому ордену, делало также странным участие автора преступления в противореволюционной коалиции. Создавая ему с этой стороны безвыходные затруднения, оно толкало его в противоположный лагерь, куда он неизбежно должен был перейти в недалеком будущем. Другие мотивы, которые приводил себе Павел, чтобы все-таки принять участие в австро-английской коалиции, имели не больше значения.

Это был опять польский вопрос. В нем великодушие Павла ограничивалось исторической критикой разделов и, хотя из внимания к Пруссии, или из желания не закрывать себе путь к России, республиканское правительство соблюдало здесь большую осторожность, – по крайней мере с тех пор, как оно приняло серьезный вид, – некоторые факты, за которые оно являлось ответственным, могли однако возбудить подозрения в участниках дележа. Директория вела политику, иногда полную осторожности, но очень часто лишенную постоянства. По Базельскому трактату она лишила себя права вмешательства в пользу польской независимости; но в следующем месяце, в мае 1795 года, один из самых предприимчивых польских патриотов, Иосиф Выбицкий, приехав в Париж, получил там если не обещания содействия, то по крайней мере одобрение, возбудившие в Варшаве надежды, а у других подозрения, одинаково не оправдавшиеся. После того, во время первого итальянского похода, Бонапарт пошел дальше. Принимавший участие в походе поляк, Иосиф Сульковский, находился в числе его адъютантов и в письме, адресованном 15 сентября 1796 года из штабквартиры в Леньяно одному из своих товарищей, Михаилу Огинскому, он передавал нижеследующие слова, только что слышанные им из уст главнокомандующего: «Напишите вашим соотечественникам, что я люблю поляков и очень их уважаю; что раздел Польши представляет собой акт беззакония, который нельзя защищать; что, окончив войну в Италии, я сам двинусь во главе французов, чтобы заставить Россию восстановить Польшу…».

Это были только пустые слова и, вероятно, несколько преувеличенные тем, кто их повторял. Однако, вследствие той магической силы, которая уже связывалась со словами и поступками великого человека, они породили целую героическую эпопею. Немного спустя образовались польские легионы. Генрих Домбровский сформировал один из них, и 9 января 1797 г. он подписал конвенцию с республикой, по которой этот отряд, состоявший из 2000 человек, одетых в польскую форму, был принят на службу Франции, с правом пребывания в Италии. В марте Домбровский уже мечтает перейти в Галицию! Предварительные переговоры в Лебене обнаружили эти намерения, но отряд насчитывал теперь уже 7000 человек под своими знаменами, и, следуя за французскими войсками в их победном шествии, покрыл себя славой. После взятия Неаполя, в январе 1798 г., Шампионне назначил поляка же, генерала Княжевича, для отвоза в Париж отбитых у неприятеля знамен, и в этот момент под ружьем было уже два легиона. В последующих жестоких боях они уменьшились до 800 человек, так как всегда были первые под огнем. В феврале 1800 г. они были вновь сведены в один отряд. Но волонтеры прибывали, и уже в марте 1801 г. снова появились два легиона, которые были использованы – один в Италии, другой на Рейне.

Эти подвиги сопровождались, конечно, усилением польских волнений, и Безбородко с беспокойством убеждался в их успехах на всей юго-западной границе империи. Сдерживаемые в присоединенных провинциях железным режимом, который, после первых проявлений либерализма Павла, уже не испытывал изменений, они распространялись в пограничных областях, от Буковины до Молдавии, от Боснии до Болгарии. Канцлер боялся, чтобы, при поддержке Франции и усилении энергии пропаганды революционных идей, они не проникли на русскую территорию, – по его словам, «это был бы конец всему». Но в этой опасности он видел именно основание к достижению соглашения с республикой. Вместо того чтобы силиться потушить вулкан, порождавший это движение, – предприятие трудное и опасное, перед которым спасовали другие, – не лучше ли было, раз вулкан становился доступным, войти с ним в соприкосновение и пойти на компромисс.

У России не было других недоразумений с Францией, кроме тех, которым могло дать место это вмешательство республиканского правительства в польские дела, и самые поощрения, выраженные с этой стороны полякам, не имели другого основания, как враждебность России в отношении того же правительства. С уничтожением причины устранится следствие, и можно будет без труда сговориться также и относительно Востока, где было довольно простора для самых широких домогательств. Не отправила ли Директория в Петербург, при посредстве Лагарпа, предложения в этом смысле, проектируя «разграбление Востока», как говорит Витворт, взамен простого обещания нейтралитета?

Это был глас благоразумия; но Павел не мог в тот момент ему внять, находясь под влиянием третьей силы, толкавшей его в объятия Австрии и Англии. Натиск, произведенный на него обеими державами весной и летом 1798 г., для обеспечения себе его содействия, совпал, как это помнят, с придворной интригой, затеянной с целью уничтожить влияние императрицы и Нелидовой, и успех этого заговора не остался без влияния на единственные удачные попытки Венского и Лондонского дворов. Это произошло не потому, что новая фаворитка, как думали некоторые, была привержена Австрии: она, вероятно, хорошенько не знала, в какой части света протекает Дунай. С другой стороны, она, кажется, всегда оставалась неподкупной. Мы видели также, что семейные соображения привели в этот момент и Марию Федоровну к отрешению от своих прежних симпатий к Берлинскому двору. Но, всегда опрометчивый, Павел не принял во внимание этой перемены. Пруссачкой он узнал свою жену, пруссачкой же она оставалась в его глазах и при том умственном состоянии, в каком застала его эта интрига; он убедил себя без труда, что, вверяя себя Австрии, укреплял свою независимость! Только в этом смысле триумф Лопухиной действительно обеспечил успех коалиции.

Возвратясь в Петербург 28 августа 1798 г. после командировки в Кампо-Формио, где нужно было выступить против Бонапарта, Кобенцель мог убедиться, что здесь, на другом поле борьбы, победа была более чем наполовину одержана. С 7 по 13 августа он останавливался в Берлине, чтобы еще раз попытаться добиться содействия Пруссии, но убедился, что вопрос о вознаграждениях был по-прежнему помехой всякого соглашения с Веной. Правда, Париж тут ничего не выигрывал, и Сандоз в переговорах с Директорией приложил все старания, чтобы помешать командированию Сиэйса на помощь злополучному Кальяру. Приехав все-таки 19 июня к месту своего назначения, «расстрига», как его здесь называли, нашел более чем холодный, почти неучтивый, прием. Прежде всего, к нему был послан полицейский для выяснения его звания. Военный он или статский, граф или барон?