Тогда подошедши самъ къ двери, дабы оную отворить и впустить меня въ садъ, онъ оказалъ чрезвычайное движеніе, какъ будто бы кого слышалъ съ другой стороны стѣны; и наложа руку на свою шпагу, онъ нѣсколько времени смотрѣлъ сквозь замочную дырку. Я вся затрепетала, и едва не упала къ ногамъ его. Но онъ вдругъ вывелъ меня изъ страха. Ему послышался, сказалъ онъ мнѣ, нѣкой шумъ за стѣною: конечно сіе произошло отъ его безпокойствія ради моей безопасности; настоящей шумъ гораздо бы былъ слышнѣе.
Потомъ весьма учтиво подавалъ онъ мнѣ ключь; естьли вы рѣшились, сударыня… Однако я не могу, и не долженъ пущать васъ одну. Ваше возвращеніе должно быть безопасно. Простите меня въ томъ, что не могу удержаться, дабы не идти съ вами.
Ахъ! Г. мой, не ужели вы столь мало имѣете великодушія, что хотите навлечь на меня болѣе опасностей, и не желаете, чтобъ я избѣгла новыхъ злощастій? Колико я несмысленна, что стараюсь о удовлетвореніи всякаго, когда ни кто о моемъ не помышляетъ!
Дражайшая Кларисса! прервалъ онъ удерживая мою руку, когда я вкладывала уже ключь, я хочу самъ отворить дверь, естьли вы того желаете; но еще повторяю, разсудите, что хотя и получите отсрочку, вашу единую надежду составляющую; но вы будите заключены гораздо еще тѣснѣе. Меня увѣдомили, что ваши родители рѣшились уже на оное. Тогда не будетъ ли пресѣчена вся переписка съ дѣвицею Гове, равно и со мною? Отъ кого получите вы помощь, естьли бѣгство сдѣлается вамъ необходимымъ? Смотря токмо изъ окошекъ въ садъ, не имѣя вольности сойти въ оной, какъ можете вы получить тотъ случай, которой я вамъ теперь представляю, если вата ненависть къ Сольмсу не перемѣнится? Но увы! невозможно, чтобъ она не перемѣнилась. Естьли вы стараетесь возвратиться; то конечно сіе произходитъ отъ сердечнаго движенія, которое будучи утомлено сопротивленіемъ, начинаетъ можетъ быть изыскивать средства къ покорности.
Я не въ состояніи сносить Г. мой, видя себя безпрестанно остановляемою. И такъ буду ли я когда ниесть имѣть свободу, поступать по своей волѣ? Что Богу угодно ни будетъ, я пойду; и вырвавши у него свою руку, я вторично вложила въ замокъ ключь. Но онъ былъ гораздо проворнѣе меня, и падши на колѣна между дверью и мною, говорилъ: Ахъ! сударыня, я еще васъ заклинаю, на колѣнахъ предъ стопами вашими, какъ можете вы взирать съ равнодушіемъ на всѣ несчастія, изъ всего сего воспослѣдовать могущія? По претерпѣніи мною обидъ, и по торжествѣ надо мною одержанномъ, естьли вашъ братъ достигнетъ до своихъ намѣреній, то нѣкогда мое сердце затрепещетъ отъ всѣхъ тѣхъ злощастій, которыя произойти могутъ. Я униженно васъ прошу, дражайшая Кларисса, разсмотрѣть сіе и не упускать случая… Извѣстія мною получаемыя весьма меня въ томъ утверждаютъ.
Ваша довѣренность, г. Ловеласъ, излишне далеко простирается къ вѣроломному человѣку. Вы препоручили оную подлѣйшему служителю, которой можетъ вамъ подать ложныя извѣстія, дабы принудить васъ еще дороже платить за его старанія. Вы не знаете, какіе способы я имѣть могу.
На конецъ я вложила ключь въ замокъ, какъ взглянувъ вдругъ весьма устрашеннымъ взоромъ, и произнося громкое восклицаніе, сказалъ онъ мнѣ съ торопливостію. Они у дверей, развѣ вы ихъ не слышите, любезная моя! И взявшись за ключь, онъ нѣсколько минутъ его вертѣлъ, какъ будто бы хотѣлъ крѣпче запереть дверь. Вдругъ послышался голосъ и сильные удары по дверямъ, которые, казалось, скоро выломятъ оную. Скорѣй, скорѣй, слышала я, повторительной крикъ. Ко мнѣ, ко мнѣ; они здѣсь, они вмѣстѣ, скорѣй, берите пистолеты, ружья. Они продолжали бить въ двери. Онъ съ своей стороны, съ великою гордостію вынулъ свою шпагу положилъ ее обнаженную подъ свое плечо: и взявъ обѣ трепещущія мои руки, старался всѣми силами тащить меня съ собою. Бѣгите, бѣгите; поспѣшайте, дражайшая Кларисса; единая токмо минута остается къ бѣгству; ето можетъ вашъ братъ, ваши дядья, и Сольмсъ… они въ единую минуту могутъ выломать двери. Бѣгитѣ дражайшая моя, естьли не желаете, чтобъ поступили съ вами еще жесточѣе, нежели прежде… Естьли не желаете видѣть предъ вашими ногами двухъ или трехъ мертво поверженныхъ. Бѣгите, бѣгите, я васъ заклинаю!
О Боже! вскричала я несмысленная; призывая его на помощь, объята будучи ужасомъ, смущеніемъ, которыя не дозволили мнѣ ничему противиться. Глаза мои вокругъ меня обращались, ожидая съ одной стороны брата и въ ярость приведенныхъ дядьевъ, съ другой вооруженныхъ служителей, и можетъ быть самого родителя пылающаго гнѣвомъ, ужаснѣйшимъ той шпаги, которую я обнаженную видѣла, и всего того, чего страшилась. Я столь же быстро бѣжала какъ и мой предводитель, или мой хищникъ, не чувствуя своего бѣгу. Чрезвычайной мой страхъ придавалъ крылья ногамъ моимъ, лишивши меня разсудка. Я бы не различила ни мѣстъ ни дорогъ, естьлибъ не была безпрестанно влекома съ равною силою, особливо, когда оглядываясь назадъ, увидѣла я человѣка, которой какъ я думала, вышелъ изъ садовыхъ дверей, и которой слѣдуя за нами взоромъ своимъ, изъявлялъ великія движенія и казалось призывалъ прочихъ, коихъ за угломъ стѣны не льзя было видѣть; но которыхъ почитала я за моего родителя, моего брата, моихъ дядьевъ и всѣхъ домашнихъ служителей.
Находясь въ такомъ ужасѣ, вскорѣ потеряла я изъ виду садовыя двери. Тогда, хотя оба мы весьма запыхались; но Ловеласъ взялъ меня подъ руку, держа другою свою шпагу, и принуждалъ меня бѣжать еще скорѣе. Однако голосъ мой противорѣчилъ моему дѣйствію. Я безпрестанно кричала: нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, колеблясь, и оглядываяся назадъ дотолѣ, пока могла видѣть стѣны сада и парка. Наконецъ достигла я до кареты его дяди, окруженной четырмя вооруженными конными людьми.
Позволь, моя любезная Гове, что бъ я здѣсь прекратила мое повѣствованіе. При семъ печальномъ мѣстѣ моего извѣстія, я усматриваю всю мою нескромность, которая ясно мнѣ представляется. Смущеніе и скорбь столь разительны мнѣ казались какъ и удары кинжала, коими бы сердце мое поражено было. Должна ли я была столь безразсудно согласиться на такое свиданіе, которое естлибъ я хотя нѣсколько разсудила о его и моемъ свойствѣ, или просто о обстоятельствахъ, меня предавало его волѣ, и лишало силъ сохранить саму себя?
Ибо не должна ли я была предвидѣть, что почитая себя не безъ причины въ опасности лишиться такой особы, которая стоила ему столько безпокойствъ и трудовъ, онъ не не щадитъ ничего, дабы токмо не упустить ее изъ своихъ рукъ; что будучи не безъизвѣстенъ о моемъ предпріятіи отречься отъ него навсегда на одномъ только договорѣ, отъ котораго зависѣло мое примиреніе съ фамиліею; всячески онъ будетъ стараться лишить меня самое власти исполнить оное; однимъ словомъ, что тотъ, которой изъ одной хитрости не бралъ моего письма, [ибо весьма невѣроятно, моя любезная, чтобъ за каждымъ его шагомъ столь строго присматривали, опасаясь найти въ ономъ противное приказаніе, какъ я о томъ весьма основательно судила, хотя но причинѣ другихъ опасеній и худо симъ разсужденіемъ пользовалась] не имѣлъ бы хитрости меня задержать до того времени какъ, страхъ быть пойманной, привелъ бы меня въ необходимость за нимъ слѣдовать, дабы тѣмъ избѣжать большаго гоненія, и грозящихъ мнѣ нещастій.
Но естьлибъ я знала, что человѣкъ появившейся у садовыхъ дверей, былъ самой тотъ подкупленной измѣнникъ, котораго онъ употребилъ на то, чтобъ привесть меня въ страхъ; то думаешь ли ты, любезная моя, чтобъ тогда не имѣла я причины проклинать его, и саму себя еще болѣе ненавидѣть? Я совершенно увѣрена, что мое сердце нимало не способно къ столь презрительному и подлому коварству. Но помоги мнѣ объяснить себѣ, для чего видѣла я токмо одного человѣка у сада появившагося; для чегожъ тотъ человѣкъ стоя на одномъ мѣстѣ, только смотрѣлъ и не гнался за нами; для чегожъ онъ не спѣшилъ увѣдомить о томъ домашнихъ? Мой ужасъ и отдаленность не позволили мнѣ разсмотрѣть его лучше; но дѣйствительно, чѣмъ болѣе представляю я себѣ его видъ, тѣмъ болѣе увѣряюсь, что ето былъ вѣроломной Осипъ Леманъ.
Ахъ! для чего, для чего дражайшіе мои друзья… Но имѣю ли я причину ихъ хулить, когда я почти совершенно была увѣрена, что страшная среда могла бы для меня быть гораздо щастливѣе, нежели бѣгство, и что по намѣренію моихъ родственниковъ, былабъ она для меня послѣднимъ нещастіемъ, которое я должна была претерпѣть? О естли бы Богу было угодно, чтобъ я сего дня дождалась! Покрайней мѣрѣ, естлибы я отложила до того времени то намѣреніе, которое исполнила, и въ которое, можетъ быть, я стремительно впала отъ презрѣнія достойнаго страха; то не чувствовала бы я толикой укоризны моего сердца, и симъ бы избавилась отъ тягчайшаго бремени?