И не успела попадья растопить баньку, как потянулась к их дому вереница прихожан - кто гордо нес бутылку коньяка, кто, не слишком таясь, штоф самогона, а кто бутыль сладкого назарьинского вина. В общем, посидели отец Василий и генерал Курашвили, пока топилась банька, недолго, но форсированно. А когда Гиви Отарович вышел во двор перекурить, с неба раздался долгий и горестный всхлип.

- Эта яростная женщина, что, еще там? - удивился Курашвили.

- Гордая, - ласково улыбнулся подошедший отец Василий, - будет сидеть, пока кругом ни души. Пока хоть одно окно в селе горит - не спустится.

- Значит, всю ночь не спустится. Мы же до утра сидеть будем?..

- Значит, всю ночь...

- Слушай, это не хорошо. Скажи, чтоб спускалась...

- Бесполезно. Не послушается.

- А если я попрошу? - генерал разгладил усы.

Отец Василий оценивающе оглядел гостя:

- Бесполезно. Четверть века назад - еще может быть. И то сомнительно. Ты знаешь, что такое женская гордость?

Ответом отцу Василию был юношеский блеск глаз и томная грузинская песня, с которой Гиви Отарович полез на колокольню - снимать Дуню. И казалось захмелевшему генералу, что взбирается он на сванскую башню, чтобы похитить гордую красавицу. А Дуне казалось, что горбоносый и стройный дьявол из оперы «Фауст» соскочил с экрана и пришел по ее душу, которая слабо вибрировала в потоке древней мелодии.

Отец Василий стоял, прислонившись к дверному косяку и с живым интересом вслушивался в происходящее. Пение оборвалось на пронзительной ноте.

- Здравствуй! Идем со мной! - сказал красивый баритон.

- Кто вы?! - дрожащее контральто.

- Я Гиви. Не бойся. Я отведу тебя домой. Как тебя зовут?

- Евдокия Платоновна! И никуда я с вами не пойду!

- Я слышал - ты гордая, - согласился Гиви. - Но гордая женщина не должна ходить одна ночью. Правильно говорю?

- Но это же не город, - неуверенно ответила Дуня.

- Красавиц крадут везде!

- Да ну вас! - хихикнула Дуня. - Никуда я с вами не пойду!

- Неправильно говоришь, - укорил Гиви. - Ты знаешь, что теперь в селе воинские патрули и комендантский час? Убивают без предупреждения.

- Откуда?! - ахнула Дуня.

- Я приказал, - скромно сказал Гиви.

- Зачем?!!! - ужаснулась Дуня.

- Как зачем? Была, понимаешь, попытка спровоцировать столкновение местного населения с военнослужащими. Какой-то местный террористический элемент вилами вывел из строя военный грузовик. Без меня тебя сразу арестуют.

- Так вы меня так арестовываете? - покорно и грустно спросила Дуня.

- Конечно! - обрадовался Гиви. - Давай руку. Следуй за мной теперь. - И Гиви запел ликующий победный гимн, сводя полонянку с колокольни.

Всю дорогу генерал был галантен и предупредителен. Узнав, что такая красавица вынуждена ночевать в сарае, тут же передислоцировал туда всех своих офицеров. Пока те недовольно собирались, солдаты уже вносили в комнату Дунину перину, подушки и прочие принадлежности. Дуня стыдливо ахала, вырывая из рук ухмыляющихся солдат то, что поинтимнее. Избавившись от низших чинов, Гиви Отарович, без всякой артподготовки полез в атаку, получил чувствительную оплеуху, преисполнился уважения и пошел обратно.

Проигравший пари отец Василий, выбирая лучшую бутылку коньяка, с грустью размышлял о женской душе. О ее уязвимости, беззащитной потребности в поддержке и легкости, с которой она планирует с небес на землю.

«Как дом без домового, Назарьино не может без антихриста, своего, разумеется, сельского масштаба, которого обозначу не иначе как Антиназарий.

Едва изгнали из здорового народного тела бесноватого Мишку, как тут же возник преемник, выходящий за рамки прежнего.

Принужден умозаключить: черная «Волга» - «конь блед» для Назарьина, а если поразмыслить, то и для всей страны. Воистину, нет пророка в своем отечестве - о, Евдокия, запечатанные уста моей души! - о, Кассандра, узревшая падшее в прах Назарьино! О, вещий скуратовский глаз! Не колоколом по ушам, но молотом по головам надо было пробуждать ожиревшие в довольстве мозги односельчан! О, Дуняша моя, осмеянный пророк и тайный порок моего сердца... Вывожу: бездетность Евдокии Назаровой - не биологической, но духовной природы. Ибо женщина эта есть воплощение вечной назарьинской матери».

Пока Осип Осинов умозаключал, что надлежит вывести из объятий отца Василия и Антихриста, те уже хлестали друг друга березовыми вениками, горланя «Катюшу». Село изумленно прислушивалось. Смущенная попадья молилась.

После «Катюши» Гиви сказал, что будет петь песню «о нас с тобой» и долго ее пел.

- Переведи! - попросил прослезившийся отец Василий.

- Форель из своей речки спустилась в большое озеро. Там было много пищи и теплая вода. И произошло землетрясение. Оно сдвинуло горы и образовало в устье большой водопад. И разжиревшая форель не может теперь подняться назад...

Помолчали.

- Приедешь в дом моего отца, форелью угощу, - сказал Гиви.

- Твой отец еще жив? - удивился отец Василий.

- Женился недавно, - признался Гиви. - Нехорошо, дай ему бог здоровья. У нас в роду мужчины живут дольше женщин, поэтому.

Отец Василий восхитился:

- Давай за него выпьем! А потом я тебе тоже песню спою.

И отец Василий спел не звучавшую более полувека балладу, сочиненную в гражданскую войну его отцом - школьным учителем Созонтием Федоровичем Осиновым и певшуюся его матерью вместо колыбельной:

Скакал по Назарьину Троцкий Лев,

Сваливший сиамских орлов.

За ним, от вольности охмелев,

Сотня лихих казаков.

Копыта бьют, и трубы поют,

И пукает броневик.

Яркий наличник сулит уют,

Но шашка славу сулит.

Назаров луг. Там водит круг

Сотня назарьинских дев. -

Конь под наркомом споткнулся вдруг

Спешился грозный Лев.

Въехал в Назарьино Троцкий Лев,

Сваливший сиамских орлов.

Его людей к себе на согрев

Пустили сто лучших дворов.

Три дня потом собирал нарком

Сотню по всем дворам.

Стога безжалостным броневиком

Заваливал по утрам.

В стогах нашел девяносто семь

И застыдил вконец.

Но трое остались в селе насовсем,

Чтобы пойти под венец.

Ушел из Назарьина Троцкий Лев,

Сваливший сиамских орлов.

А позади плелась, поскучнев,

Сотня без трех казаков...

- Троцкий что, правда приезжал? - поинтересовался Гиви.

- Говорят, - развел руками отец Василий и невольно соврал, потому что об этом не говорили с тех самых пор, как были выкорчеваны из села три так недолго просуществовавших рода - все три бывших казака с чадами и домочадцами. За левый уклон и за связь с Мексикой. - Тут вообще, по слухам, много кто проезжал, - вздохнув, продолжил отец Василий. - Кто ехал на Кавказ, тот обязательно об Назарьино спотыкался. Пушкин, Лермонтов, Грибоедов, Толстой, Маяковский, когда от поезда отстал, этот, как его, с наволочкой... Хлебников. Есенин был, но, правда, немножко не в себе - утром вышел из избы, ведро воды на голову опрокинул, долго на Лушку Назарову щурился, говорят, красавица была, потом головой помотал: «Во, - говорит, - дела... В Азербайджане - и такие бабы».

- А Ленин был? - недоверчиво спросил Гиви.

- Нет, - сокрушенно признался отец Василий. - Потому что на Кавказ не ездил. Зато Киров три раза был и...

- А Сталин был? - посуровел Гиви.

- Был. Но я тебе об этом рассказывать не буду.