Утром, когда выводили пушки на дорогу, готовились к маршу и были

поглощены своими обычными заботами, хозяин сунул мне в руку три влажных

листка. Я не сразу даже понял, что это фотокарточки. Снимки маленькие, чуть побольше спичечного коробка, серые, мутноватые. Как будто слякотный осенний вечер, а не яркий весенний день.

Хозяин смущенно улыбается:

- Шпатный фильм (скверная пленка), Шпатный фильм. Извините. Понятно. Где же в войну достать хорошую пленку?

- Спасибо, хозяин! - Я пожал ему руку. - Спасибо. Хо-ро-шо.

Спустя почти шестьдесят лет я с волнением всматриваюсь в то застывшее мгновение юности: первое мая 1945 года на окраине Моравской Остравы.

% % %

Последующие три дня прошли в праздничном угаре. Нас несколько раз

перебрасывали с места на место в окрестностях Остравы. Невольно, но с

удовольствием мы участвовали в многочисленных уличных торжествах с вином и музыкой, - по случаю освобождения от немцев.

В одном селе местные музыканты сыграли для нас "Катюшу" и "Очи черные", чем очень растрогали. А потом каждому улыбающиеся цветущие девушки вручили по незабудке. Девушек обнимали, а они совали нам в руки по маленькому голубому цветку, смеялись и приветливо произносили: "Здравствуй!", а затем и по-чешски - "Наздар!" Как от всего этого не прийти в восторг?!

Наступил по-летнему жаркий день 5-го мая. Накануне вечером прошел дождь. Все вокруг расцвело и благоухало.

Наступление продолжалось. По крутой горной дороге спускаемся в чистенький, уютный городок Фридек. Остановились на главной площади. Посредине площади - здание ратуши, увенчанное башенкой с часами. По обе стороны от ратуши - красивые четырех- и пятиэтажные дома, а напротив торговый центр. Он образован несколькими стоящими вплотную друг к другу магазинами. У магазинов копошатся набежавшие откуда-то солдаты, выносят коробки, узлы, бутылки.

- Шмонай, братцы! Можно! Давай быстрей! - кричат "отоварившиеся" уже солдаты.

Раньше начальство осуждало открытый грабеж. Но зимой официально объявили и разъяснили: поскольку немецко-фашистские захватчики почти четыре года бесчинствовали на оккупированной территории и вывозили награбленное имущество советского народа в свое логово, то партия и правительство, заботясь о благосостоянии советских граждан, разрешают отправку посылок на Родину по установленным нормам.

Все одобряют это постановление. О нормах же говорить смешно: кто смел тот и съел! Очевидцы рассказывают, что большие начальники и грабят по-крупному, вагонами. Кто-то из наших "управленцев" донес, что Федя отправил родителям свыше ста посылок. Больше всех усердствуют тыловики: интенданты, снабженцы, транспортники...

Поначалу наши "братья-славяне" стыдились. Но вскоре всякий стыд исчез: "Шмонай, раз дозволяют и даже приглашают!"

У магазинов быстро собралась толпа. На площади и во внутреннем дворе торгового центра скопилось много высоких крепких повозок под тентами. Это застряли беженцы: немцы и фольксдойчи, не успевшие добраться до своего "Фатерланда".

Наши вояки и сбежавшиеся местные жители энергично срывают тенты с

немецких повозок и растаскивают уложенный в них скарб...

Вот старшина-сапер выкатил из магазина сверкающую вишневую "Яву":

- В подвале полно мотоциклов, - говорит он, - бери, кто хочет!

Многие, конечно, хотели бы взять, потому что мотоцикл - прекрасная вещь! Однако это могут себе позволить лишь те, у кого есть транспорт: снабженцы, саперы, генералы.

Солдаты несут в подолах гимнастерок и в обхват бутылки, прижимая их к груди: "Братцы, шнапсу - залейся! Пей - не хочу!"

Сержант Рокотов, из штрафников, бывший капитан и доцент пединститута, прихватил большой черный футляр - аккордеон. Подарит сыну.

Кто-то рядом со мной высадил дверь галантерейного магазина, и я оказался втянутым внутрь. В небольшом торговом зале полутемно, жалюзи опущены. Снаружи солдаты напирают так, что трещит стекло прилавка. Под стеклом бумажники разных размеров и фасонов. Я схватил большой желтый бумажник, приятный на ощупь.

Тут же у прилавка высится горка кожаных чемоданов. Немолодой солдат-пехотинец потянул снизу самый большой чемодан, и горка рухнула. Задние напирают, топчут чемоданы, сумки, зонтики. Я сунул руку в кучу и вытащил

небольшой щегольской коричневый чемоданчик, очень соответствующий

офицерскому званию. Отличная вещь!

С этой добычей не без труда выбираюсь на площадь. Ярко светит солнце, снуют туда-сюда возбужденные, озабоченные люди: военные и гражданские, наши и местные жители.

У самого тротуара работает группа представительных, ухоженных мужчин. Некоторые подозрительно похожи на наспех переодетых офицеров или чиновников. Они под присмотром парней в гражданской одежде, но с винтовками за спиной неумело подметают и без того чистую брусчатку.

Оказывается, чехи уже успели организовать дружину для охраны порядка. Эти дружинники арестовали оказавшихся поблизости немцев и фольксдойчей,

местных и беженцев. Вокруг собралась веселая толпа взбудораженных чехов и наших солдат. Из толпы кто-то нетрезвый кричит:

- Пусть немцы моют площадь тряпками! Мылом, мылом! На колени их! Толпа наслаждается унижением бывших господ.

Ко мне подходит молодой чех с винтовкой в руке и подзывает высокого, полного, холеного немца в шляпе, пиджаке, при галстуке, в галифе и сапогах:

- Ду! Кам! Шнель! - чех смеется и подмигивает мне.

Мое лицо ни у кого не вызывает сомнений относительно национальной

принадлежности. "Пан офицер! Пусть этот ферфлюхте швайне (проклятая свинья) понесет вашу вализку (чемоданчик).

- Зачем? Чемоданчик легкий, - как дурачок, упираюсь я, не сразу оценив справедливость и воспитательную целесообразность предложения.

- Так нужно. Так будет правильно и хорошо.

Быстро соглашаюсь с чехом и вручаю немцу "вализку".

И вот я не спеша шествую через площадь, а за мной, отстав на шаг, плетется, опустив голову, важный немец с пустым чемоданчиком известного происхождения. Многие смотрят на нас, не понимая происходящего.

В конце площади я останавливаюсь. Немец испуган, на меня старается не смотреть.

Я говорю ему: "Вэг!" (Прочь, вон) и жестом руки отправляю обратно.

Стоящий вдалеке чех, расплываясь в улыбке, кричит во все горло:

- Цурюк! Швайнэ райнэ! Шнэль! Доннер веттер! (Назад! Грязная свинья! Быстро! Черт побери! (нем.)

Зрители довольны, смеются. Многие прикладываются к бутылкам, потом бросают их под ноги немцам. Подвыпившие постепенно распаляются:

- Эй, фриц, убирай стекло! Шевелись, мать твою... Ты - швайн! Гитлеру капут сделали и тебе щас сделаем! Хэндэ хох!

Подхожу к своему тягачу и укладываю свой трофей - чемоданчик - под брезент.

Рядом с нами снуют штабные и санитарные машины, проскакивают груженные добром повозки сметливых обозников. Собралось много местных жителей. Вокруг суета...

Комбат недоволен, конечно:

- Где твои люди? Чтоб через десять минут все были на месте!

Мы с Воловиком возвращаемся на площадь искать отсутствующих. Где их найдешь? Взбираемся на высокое крыльцо ратуши - отсюда виднее. Через двери непрерывно входят и выходят военные и гражданские.

Толстый чех пытается вытащить на крыльцо большое кожаное кресло. Он застрял - в дверях образовалась пробка. Кто-то изнутри кричит по-русски: "Освободи проход, мародер!" Я подошел, пригнулся, чтобы помочь чеху, и в этот момент поверх моей головы полоснула длинная пулеметная очередь. Вслед за ней - еще одна, правее.

Посыпалась штукатурка, запорошило глаза. Чех ойкнул и осел. Я с креслом повалился на него. Рядом лицом вниз упал солдат, - из черепа потекла кровавая жижа...

Солдаты из автоматов и винтовок открыли ответный огонь по всем без разбора окнам и чердакам высоких домов напротив, но искать стрелявших и прочесывать округу не кинулся никто. Не хочется напрягаться, а тем более рисковать.