- Еще как, - признался Журка.

- Вот видите. А если не только мне, а многим людям.

У многих то, что сделано вами. И оно приносит им пользу и радость. Как это замечательно! Ведь правда? Чего ж вы молчите?

- Наверное. Я не испытывал.

- А сама работа. Это такая радость, Витя, вы не представляете! Берешь кусок металла, совершенно грубый, необработанный, и начинаешь точить его, шлифовать, сверлить. Пахнет окалиной. Стружка вьется колечками. Металл теплеет, нагревается, будто оживает в твоих руках.

Она говорила увлеченно, горячо. Глаза у нее блестели, лицо горело. Журка никогда еще не видел ее такой оживленной. Ему захотелось сделать ей приятное, чемто ответить на это оживление. Он вспомнил слова отца и сказал:

- Мой отец назвал рабочий класс "вечным деревом".

- А что? - Ганна секунду подумала, повела плечами. - Видите вон тот платан, огромный, ветвистый, такой могучий. Видите? Вот такое дерево, да?

- Не знаю.

- Нет, еще мощнее и действительно вечное, потому что наши руки всегда, и при коммунизме нужны будут, их не заменит никакая техника.

Журка рассмеялся, потому что так ее слова совпадали со словами отца, точно они заранее сговорились с Ганной, и так Журке приятно было, что он попал в самую точку.

-Вы приходите к нам. Вы сами увидите,-сказала Ганна, потому что ей показалось: он не верит и смеется над ее словами. - Знаете, какие у нас люди? Хотите, расскажу? Начальник цеха Кузьма Ильич. Он в войну в Сибири на морозе работал. Представляете, что это такое?

Руки металлом прихватывало. А работать нужно было, для фронта необходимо. И Кузьма Ильч-работал.

А после войны, между прочим, он заочный институт кончил. Рабочего человека любит. Если вы честно трудитесь, он вас от любой невзгоды грудью прикроет. А мастером у нас Дунаянц-горячий, вспыльчивый, но душа золотая! Если что - он с вами до вечера над чертежами просидит.

Журка жадно слушал, понимая теперь каждое слово и все представляя себе, о чем она говорила: огромный завод, светлый цех, вспыльчивого мастера.

- А наши девушки, - продолжала Ганна. - У меня три подружки. Самая закадычная - Галка, Хохотушка.

Посмотрите-не поверите, что на ее счету три рацпредложения. Днем веселая, не пикнет, а вечером... - Ганна закрыла глаза, улыбнулась. Воспоминания разбередили сердце. Так захотелось на завод, в бригаду, к подружкам.

Она хотела отложить цветы и смахнула сумку. На землю вывалились письма. Журка бросился поднимать их и успел прочитать два слова: "Энергетик", "Цыбулько"...

- Еще рассказывайте,-попросил он, подавая сумочку.

- Мы все очень дружны. Все "как один человек. Испытывали вы такое, Витя, чтобы твои мысли совпадали с мыслями друзей, твои стремления были и их стремлениями, твои чувства - и радость и горе - разделялись бы ими, как свои чувства. Испытывали?

- В команде, во время соревнований.

- Это все-таки не то. Игра прошла, и вы разошлись, разъединились. А мы работаем на одном заводе, в одном цехе, в одной бригаде, живем в одном общежитии, учимся в одном втузе. И в кино вместе, и в Дом культуры, и на самодеятельность. У нас Сеня на баяне играет, и Нелька и Нюся песни поют.

Ганна поймала себя на мысли, что она уже не для него, а для себя рассказывает, и чем больше рассказывает, тем сильнее хочется всех повидать и поработать со всеми.

- Ну еще, пожалуйста, - попросил Журка.

- Мы вот, знаете, Витя, соберемся вечером и начинаем соображать, что бы такое новенькое придумать? Не для денег, не для какой-то там славы. Хочется нам, чтоб лучше было, хочется почувствовать, на что мы способны.

Вот вам, наверное, хочется, чтоб больше очков было?

- Хочется.

- Вот так и нам...

- Жура!-прервал их резкий голос.

Журка так и обмер. Некоторое мгновение он колебался: отзываться ли? Потом понял: все равно от этого не уйти-обернулся. Шагах в десяти от скамейки стояла мать.

* * *

- Жура! - повторила она повелительно.

- Я сейчас, - буркнул Журка и пошел навстречу матери.

- Так вот ты как занимаешься! - сказала Нина Владимировна дрогнувшим голосом. - Так вот где бабушкины розы! Идем.

Но Журка не мог уйти, не сказав Ганне до свиданья.

Он вернулся к ней и, не поднимая глаз, не произнес, а простонал:

- Извините.

- Так вы совсем не Виктор,-сказала Ганна ледяным голосом.

- Честное слово...

- Вас зовут каким-то другим, каким-то птичьим именем.

- Я потом... Я все объясню.

Ганна схватила розы и попыталась вернуть их Журке. Он круто повернулся и чуть ли не бегом бросился от Ганны.

- Какой ужас! Какой ужас!-твердила Нина Владимировна сквозь слезы.

Они пришли домой. Нина Владимировна громко хлопнула дверью, точно хотела припечатать ее накрепко, чтобы уж не выпустить больше сына за свой порог. На стук из кухни выглянула бабушка. Журка еще раз заметил, что она сегодня обмякла и изменилась, как после болезни.

- Вот, мама!-воскликнула Нина Владимировна сдавленным голосом. - Я привела вора. Это он... Он сидел с какой-то девчонкой, и у нее на коленях букет...

- Не смей так говорить! - крикнул Журка.

- Вот видишь? Видишь?! Из-за какой-то рыжей девчонки...

- Не смей. Я прошу.

Журка беспомощно поднял руки, словно хотел защитить Ганну от этих словесных ударов.

-Действительно, Нина,-вмешалась бабушка.- Какие ты глупости говоришь.

- Но ведь у нее в руках были наши розы, и он, оказывается, для нее...

- Печально и жаль,-сказала бабушка и затрясла головой, возбуждаясь. Но если он... Цветы.., Для девушки... Это-настоящий мужчина.

- Ах, мама! Что вы такое...

- Нет, нет. Это я приветствую даже.

-Мама!-Нина Владимировна зарыдала.-Это ужасно!-выкрикивала она сквозь слезы.-Вместо экзаменов... Я его специально привезла...

На этот раз Журке нисколечко не было жаль ее. Воспользовавшись паузой, он поднялся к себе наверх и закрыл дверь.

Блеснула мысль: "Она еще там. Еще не ушла. Я все расскажу. Пусть не думает, что я обманщик..."

Бежать!

Он бросил взгляд на окно, секунду помедлил и решительно уже известным способом полез вниз.

Ганны не было на скамейке. Журка обегал весь парк.

Нигде не было.

Он вспомнил конверт, обратный адрес, название санатория и кинулся разыскивать "Энергетик".

Санаторий находился неподалеку от моря. Среди зелени возвышалось двухэтажное белое здание с высоким крыльцом и колоннами.

У самых колонн Журка остановился и начал наблюдать за каждым выходившим из санатория. Он стоял до тех пор, пока не занемели ноги. Ганны все не было.

Журка понял, что стоять и ждать дальше бесполезно, и поплелся неизвестно куда.

Начался дождь. Журка не заметил, как от гор отделилась черная туча и накатилась на город, точно собираясь придавить его своей тяжестью. Вскоре под ногами зажурчала вода, вначале отдельными ручейками, через несколько минут-сплошным потоком. Зажглись уличные фонари, и асфальт, покрытый водой, заблестел.

В первое мгновение Журка не понимал, почему воды все больше и больше (в Ленинграде вода не бежит так стремительно по дорогам и не сбивает с ног), а потом догадался: он поднимается в гору, а вода стремится навстречу ему, вниз, под уклон.

Чем дольше и сильнее шел дождь, тем больше было воды, тем обильнее были потоки. В потоке начали попадаться отдельные ветки, листья, лепестки цветов. На несколько секунд они прилипали к асфальту, задерживались, новой волной их смывало и несло дальше.

Журка встал под разлапистый кедр и попробовал переждать дождь. Гудел асфальт, журчала вода, звенели на деревьях листья.

Фонарь освещал часть кедра и ближайшие кусты. На ветвях, на кончике каждой иголочки висели капли и блестели, как елочные украшения. А на листьях они держались, не сливаясь и не скатываясь, и скорее походили на ртутные шарики, чем на дождинки.