— Ваша правда. С деньгами у нас туговато, — понурился главный психиатр.

Караев молчал. Он знал это не хуже них…

— Вот вы, — атаковал министр, — заведующий кафедрой, доктор медицинских наук…

— Да плюс кандидат физико-математических наук, — напоминает психиатр.

— Вот как?! Признаться, не знал… Тем более, — продолжал он свою мысль. — Скажите, каков ваш месячный оклад?

— Семьдесят тысяч манатов…

— Приблизительно двадцать долларов, — округлил министр.

— Семнадцать долларов пятьдесят центов, — уточнил Караев.

— Вот видите!.. Ну, что такое для вас эти деньги? — посочувствовал министр.

Профессор горестно кивнул.

— А вы просите два миллиона, — добивал министр и, по-дружески потрепав Караева по плечу, посоветовал:

— Найдите хорошего спонсора.

— Вам как члену правительства в этом плане проще помочь мне, — упавшим голосом произносит профессор.

— Но у меня столько дыр… Однако…

Министр по опыту знал, что просителя нельзя отправлять вовсе с пустыми руками. И лучше всего в таких случаях — всучить ему охапку радужных надежд.

— Однако, — повторил он, словно что-то имея на примете, — как только у меня появятся лишние средства, так для вас — в первую очередь.

— Лишних средств, господин министр, никогда не бывает, — направляясь к выходу, засмеялся ученый и на самом пороге, не скрывая сарказма, прибавил:

— Тем не менее, спасибо.

— Всяческих вам успехов, — с не меньшей ядовитостью пожелал министр, и, усаживаясь на место, попросил своего чиновника на минутку задержаться.

— По-моему, профессор нуждается в психическом освидетельствовании.

Психиатр промолчал.

— Вы так не думаете? — поинтересовался министр.

— Господин министр, он вполне нормальный мужик. Разве только чрезмерно увлечен своей работой, — с мягкой просительностью заступился чиновник.

— Более чем чрезмерно, — настаивал министр. — Время… Душа… Отрицательный электрон… Небесный диспетчер… Все в одну кучу, от которой, оказывается, люди и спрыгивают с ума… Чушь!.. Или вы того же мнения? — с затаенной угрозой спрашивал он.

— Очень необычная гипотеза, — уклончиво отвечает главный психиатр. — Что же касается меня — я придерживаюсь традиционной методологии лечения… Классика есть классика.

— Вы меня успокоили, коллега, — облегченно вздохнул министр. — Классика, друг мой, превыше всего!.. Можете идти. И больше глупостями меня не досаждайте.

— Классика! — воскликнул Кесслер.

Эмори вопросительно уставился на друга.

— Так отфутболить может только классик от бюрократии, — уточнил Дэнис.

— Ему с пустыми обещаниями под мышкой от этого еще тягостней, — посочувствовал Маккормак.

— Эм, ты имеешь представление об Азербайджане? — спросил Кесслер и сам же ответил за него: — Ни малейшего. Странный народ проживает там. В целом безобидный, добрейший, открытый…

— И мудрый, — вставляет Маккормак, — если он может рожать таких, как Майкл.

— Нет слов, Эм! — соглашается Дэнис, но гнет свое. — А в отдельности большинство составляют предприимчивые эгоисты с изощренным умом коммерсантов. Торговцы они, я тебе скажу, уникальные. Смогут продать то, что другим и в голову не придет. Треть своей территории продали соседней Армении, которая воевала с ними. Те практически без боя пришли и заняли их земли. Теперь кричат: «Верните!»…

— Не может быть! — не поверил Маккормак.

Кесслер горько усмехнулся.

— Средневековье… Причем, самое страшное, восточное, — продолжал Дэнис. — И вдруг некто открывает нечто… Представь себе времена Суллы. Среди неглупых появляется очень неглупый. Он изобретает самолет. Над ним смеются. Такого быть не может, ибо то, что тяжелее воздуха, в воздух не поднимется. К Сулле пройти тот человек не может. Он идет к одному из его сановников, который сам общается с императором от случая к случаю. Да еще сто раз подумает, сказать ему о самолете или нет. А если…

— Ты сгущаешь, — засомневался Маккормак.

— Нисколько! Твой новый друг Майкл не первый и не последний из мучеников. Его беда не в том, что он родился, опередив текущее время, а в том, что родился не в том месте.

— Да, ему надо было родиться у нас, — ехидно заметил Маккормак.

— Не иронизируй. Невостребованные есть и у нас. Однако процент их гораздо меньше… Во всяком случае, Майкл здесь имел бы больше возможностей самовыразиться и состояться, — парировал Дэнис.

— Во всяком случае, с его головой он здесь бы не нищенствовал, — поддержал друга Маккормак.

— Тем более со своим изобретением, — звонко расхохотавшись, подхватил Дэнис. — Взял бы лучший из банков и работал бы себе на здоровье.

Эмори аж поперхнулся. Потом, сглотнув застрявшую в горле слюну, горячо проговорил:

— Ты представляешь, Дэнис, у него даже такой мысли не возникало. Это до мозга костей человек не от мира сего… Порядочнейший… А ты хотел, чтобы я оставил его за скобкой!..

— Я погорячился. Надо же было тебя убеждать, — признался Кесслер. — Ты оказался на высоте. Ты нокаутировал меня. Меня, прожженного разведчика.

— Спасибо, — отозвался профессор.

— Теперь я предлагаю другое, — сказал Кесслер. — Я имею для этого все полномочия. Создавайте научный центр. Стройтесь и творите. Денег на это получите столько, сколько вам не снилось.

— Ты серьезно, Дэнис?

Кесслер самодовольно крякнул.

— Теперь твой шаг, Эмори. Что еще нужно настоящим ученым? — сказал он.

— Это правда, — согласился Маккормак. — Я постараюсь перетащить его. Майкл сам хочет того же. Только не торопи.

— Медлить тоже нельзя, Эм. Пока на тропу охоты вышел один Гарвей Моррисон… Завтра таких Моррисонов станет больше, — предупредил Кесслер.

— Майкл сам попросил меня повременить с оформлением документов на его выезд в Штаты. Он все надеется выйти на Императора.

— Пустая затея, профессор! — уверенно произнес Кесслер, а затем, пристально посмотрев в глаза друга, спросил:

— Если вдруг что-то сорвется… Жизнь есть жизнь… Ты без него справишься?

— Ты опять за свое? — взъерошился Маккормак. — Без него я не возьмусь за это дело… Не подниму… Мне самостоятельно удалось только увеличить радиус действия Караевского аппарата. И то — по его оставленным рекомендациям и чертежам… Других узлов я не знаю.

— Мы дадим тебе лучших физиков, — пообещал Кесслер. — Они, как пить дать, справятся.

— Снова начал! — сердито сдвинул брови Маккормак. — В таком ключе я продолжать не стану. Считай разговор наш закрытым.

— Хорошо-хорошо! — примирительно пророкотал Кесслер. — Придется нам отсюда как-нибудь позаботиться о нем. Чтобы волос с его головы не упал…

— Вот это дело, — улыбнулся Маккормак.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Золотой сюзгеч[2]

— Папа! — кричит Рафаэль, еще издали заметив его, и, задыхаясь от радости, бежит ему навстречу.

— Стой, пацан! Куда? — орет солдат-пограничник.

Мальчику он уже не страшен. Там, неподалеку от шлагбаума, стоит отец. Сейчас солдат увидит его и заробеет. И перестанет так орать и грозить автоматом. Отец его скрутит в два счета.

— Стой, гаденыш! Стрелять буду! — вскинув на грудь автомат, оскалился пограничник.

Но Рафушке не до угроз. Отец тоже бежит к нему и изо всех сил машет ему руками, чтобы тот остановился. А мальчику кажется, что он зовет его к себе. И тут подернутое синевой прозрачное стекло морозного воздуха с грохотом и звоном раскалывается на тысячу осколков. Из ствола автомата вьется дымок. Мальчик падает. И Караев с искаженным от ужаса лицом летит к сыну. У самого шлагбаума кто-то из караульных подставляет ему ногу. Он валится в грязный снег. И тут же двое наваливаются ему на спину. Мика слышит истошный крик насмерть перепуганной тещи. Но он не видит, как она, грузная, с больным сердцем, трусит к внуку. И тут раздается властный голос:

— Отставить! Отпустить профессора!.. Не трогать ребенка!..