– Ты меня прописал?

Он что-то буркнул в ответ.

– Если нет, то заплатишь штраф, помни. Он высунул голову из-за газеты.

– Слушай, Пушистик, далась тебе эта прописка! Это же глупая формальность, не имеющая значения. Ты не была прописана и жила тут так же спокойно, как и сейчас, когда я тебя прописал.

– Но ты, однако, знал, что эту глупую формальность надо выполнить.

– Ты, пожалуй, действительно стареешь.

Мой ребенок зашуршал газетой и опять скрылся за ней.

Знал бы он, как «спокойно» я тут жила из-за того, что он вовремя не прописал меня! Сколько страху испытала из-за этого высокого голландца! Когда я по ошибке села за его столик, просто чудо, что меня не хватил удар. Но если бы хватил, Войтек узнал бы все. Я представила себе моего ребенка, рыдающего над моим гробом. У меня сдавило сердце. Нет, я не хочу, чтобы он так страдал.

– Я не хочу, чтобы ты страдал… – невольно вырвалось у меня.

Это оторвало Войтека от чтения. Он неодобрительно посмотрел на меня.

– Что ты говоришь? Если у тебя ко мне какие-то претензии, отложи их на потом. После целого дня тяжелой работы я хочу дома спокойно почитать газету.

Конечно, я больше ничего не сказала. Могут ли вообще взрослые дети серьезно относиться к своим родителям?

Поезд из Утрехта в Варшаву уходил в 22.30. Войтек провожал меня. Мне нелегко было расстаться с Эльжбетой и Крысем, и мы выехали из дома, слегка опаздывая.

Центр Утрехта оказался весь перекопан. На улицах, как и в Варшаве, в это время не было ни одной живой души, у которой можно было бы спросить дорогу на вокзал.

Я сидела тихо, чтобы не раздражать Войтека. Наконец мы доехали до места, откуда были видны железнодорожные пути, но не было видно подъезда к вокзалу.

Каким-то чудом мы все же попали на вокзал за пять минут до отхода поезда. Войтек успел забросить мои вещи в купе и выскочил.

Поезд тронулся. Я открыла окно. Мой ребенок стоял на перроне и махал рукой.

– Напиши, в каком состоянии ты найдешь в морозилке творог! – успел он еще крикнуть.

На Гданьском вокзале меня ждал пунктуальный Анджей со своей малолитражкой. В почтовом ящике я обнаружила кучу счетов и официальных писем. На следующий день я с умилением приветствовала родные картины: выбоины и выпуклости на тротуарах, очереди и грязные окна магазинов. Впервые меня не вывела из себя грубая продавщица в «моей» кулинарии.

Сомнений не было – я дома. Голландия осталась очень далеко.

Вскоре явились мои приятельницы. Они не сомневались в отношении моих эмоций.

– Должно быть, для тебя ужасен этот контраст!

– Трудно будет опять привыкать…

– Голландия слишком мещанская и спокойная страна, но по крайней мере ты отдохнула…

– Пожалуй, ты похудела, тебе нужно больше есть мяса…

– Пожила там как человек, без хлопот и нервов… Приятельницам нужно говорить то, чего они ждут.

– Было великолепно! – заверила я.

Выходя из дома, я снова каждый раз заглядываю в почтовый ящик. Снова жду писем от ребенка и не удивляюсь, когда их нет.

Подумываю о том, чтобы написать высокому голландцу. Но не могу же я послать письмо по такому адресу: «Управление полиции в N., лично комиссару Беа… (остальную часть фамилии я не помню), высокому, сероглазому»? Нужно подумать как следует.