Клара С. Меральда

Пожилая дама в Голландии

В почтовом ящике лежало письмо, от сына! Этого, откровенно говоря, я не ожидала. Выходя из дома, я обычно заглядываю в почтовый ящик. Всегда жду писем, хотя, убедившись, что их нет, не унываю. Мой сын – это нормальный взрослый ребенок, который пишет мне только тогда, когда у него есть какая-то просьба, когда он хочет, чтобы я ему что-то устроила, или, что случается реже, вдруг вспоминает, что обязан же когда-то написать. Однако от меня он требует регулярных посланий, потому что, по его выражению, «приятно получать письма».

В тот день у меня была договоренность о встрече в издательстве, которое опять не выдержало срока издания моей книги, и я дала себе слово устроить там скандал. Опоздать я не могла, поскольку секретарь издательства с радостью воспользовался бы этим предлогом, чтобы увильнуть от свидания со мной. Я сунула письмо в сумочку и побежала на автобус.

Однако устроить скандал по-настоящему не смогла. У меня просто не было времени, ведь я хотела как можно скорее прочитать письмо от сына. Выйдя из издательства, я вошла в первое попавшееся кафе и сразу же углубилась в чтение.

В этот раз в письме не было никаких просьб, как не было и извинений за долгое молчание. В конверте лежало только официальное, заверенное в польском посольстве в Голландии приглашение на двухмесячное пребывание. К приглашению прилагалась карточка, в которой мой единственный ребенок приказывал мне немедленно уладить формальности с паспортом, так как 28 числа сего месяца он смог бы приехать за мной на машине в Утрехт, на что позднее у него уже не будет времени. И если я не управлюсь до этого срока, мне придется самой тащиться из Утрехта с двумя пересадками. Упоминал он также, что будет рад моему приезду, как и Эльжбета, у которой на шее Крысь и весь дом.

После прочтения этого письма меня долго обуревали самые разные чувства. Не оставалось сомнений, что сын не жаждет видеть меня исключительно как гостью. Упоминание о доме, «висящем на шее» невестки, было достаточно красноречивым. Мне ничто так не противно, как кухня и готовка. И уж если бы я мечтала о какой-то ожившей сказке, то, несомненно, это была бы сказка о скатерти-самобранке. Но ведь я не видела сына и его семью уже больше года!

Я еще раз пробежала глазами приглашение. Формуляр был заполнен каракулями моего ребенка, который собственноручно подтверждал, что «доктор Войцех 3., научный сотрудник факультета атомистики в N., стипендиат правительства Ее Королевского Величества», обязуется покрыть все расходы на мое содержание, в том числе на медицинскую помощь, в период моего пребывания в Королевстве Голландия.

От указанного в письме срока приезда меня отделяло две недели и три дня. Более поздний срок меня не устраивал, и это независимо от упоминания о двух пересадках. Багажные услуги пассажирам относятся к забытым прелестям жизни XIX века. В том незаслуженно недооцениваемом столетии уважающая себя женщина ездила с сундуками, чемоданами и картонками, но не она их переносила. Между прочим, я не люблю ездить с маленьким чемоданом, хотя именно это обстоятельство, не знаю почему, является предметом амбиций всех моих знакомых. Я охотно прихватила бы с собой полдома.

Мне не оставалось ничего другого, как позвонить отцу моего ребенка. С тех пор как он перестал быть моим мужем, я очень полюбила его, объективно оценила его достоинства, а недостатки мне уже не мешали. При своих разнообразных занятиях он идеально умеет планировать время. Я никогда не слышала, чтобы ему не удалось что-то сделать или не хватило времени на удовольствия. Он никогда не спешит и никогда не опаздывает, чего я не могу сказать о себе. Поэтому, если я все-таки хочу через две недели и три дня оказаться на вокзале в Утрехте, мне абсолютно необходим Анджей.

К счастью, в гардеробе кафе был телефон, и мне удалось застать Анджея. Я сказала ему, что мне нужно с ним немедленно встретиться, так как возникло неожиданное дело, и назвала адрес кафе. В ответ я услышала, что через двенадцать минут он приедет и может уделить мне полчаса.

Он появился в точно указанное время, можно было не смотреть на часы, и сразу же достал бумажник.

– Сколько нужно?

– Мне нисколько не нужно, – удивилась я. – Что это тебе пришло в голову?

– Как только ты позвонила и сказала, что находишься в кафе и чтобы я немедленно приехал, я подумал: ты, как всегда, забыла деньги, но уже успела выпить кофе и съесть пять пирожных.

– Ну, знаешь! – возмутилась я. – Если что-либо подобное и случалось со мной раз или два в жизни…

– Скажем, не раз и не два, а пятнадцать или двадцать, но это не имеет значения. В таком случае какое у тебя ко мне дело, не терпящее отлагательства?

Я показала ему письмо Войтека.

– Ни для кого другого, кроме тебя, – сказал он, прочитав приглашение, – выполнение формальностей за такой срок не было бы невозможным.

– Почему ты считаешь, что я должна быть исключением?

– Потому что для того, чтобы уложиться в этот срок, тебе пришлось бы вставать в восемь утра.

Безусловно, я была права, разойдясь с ним.

– Разумеется, если нужно, я сумею вставать рано! – возмутилась я.

– Никогда этого не замечал прежде, должно быть, ты очень изменилась. Однако, поскольку ты считаешь, что тебе действительно удастся в течение этих двух недель вставать так же, как и другим людям, то я могу составить для тебя график. У тебя есть куда записать?

Он должен был удивиться, так как я вынула из сумочки и записную книжку, и шариковую ручку, но он даже глазом не моргнул. С календариком в руке он продиктовал мне по очереди, что, где и когда я должна сделать, после чего сказал, что на последней стадии моих хлопот, при сдаче паспорта и получении виз, он может предоставить в мое распоряжение себя и свою машину.

Разведенный муж – это образцовый мужчина. Если бы я продолжала оставаться его женой, он бы наверняка не предложил мне помощь.

Те две недели перед отъездом я вспоминаю с ужасом. Ежедневно вечером я заводила будильник и ставила его у кровати на расстоянии вытянутой руки. Когда в семь утра раздавался его отвратительный стрекот и выбрасывал меня из постели, моя материнская любовь несколько угасала. Трудно мне было тогда думать о моем ребенке иначе как о «самолюбивом мальчишке». Однако меня поддерживало чувство героического самопожертвования ради него. Хотя, возможно, важную роль играло желание доказать Анджею, что у него обо мне абсолютно неправильное мнение.

Все эти дни я бегала по учреждениям, выстаивала в очередях, страдала, заполняя бесчисленные анкеты, умоляла фотографов сделать фотографии быстрее, моталась по магазинам в поисках подарков, а вечерами стирала и гладила. Ко мне приходили мои приятельницы. Начинали они с восклицаний:

– Ну и повезло же тебе!

– Поездка на Запад – это великолепно!

– Представляю, как ты радуешься!

– Наконец-то отдохнешь и месяц будешь жить как человек!

– Только подумать, ты там сможешь все купить!

После чего удобно усаживались в ожидании чая и сообщали мне номера своих бюстгальтеров, цвета красок для волос, помад, тушей и т. п.

Анджей, видимо пораженный моей самоотверженностью в выполнении составленного им графика, предложил отвезти меня на вокзал. Конечно, увидев мои баулы, он охотнее всего отказался бы, но было уже поздно, поэтому он ограничился только глупым вопросом:

– Зачем ты берешь с собой столько вещей?

Так как он забыл, что я никогда не ездила только с одной сумочкой, значит, сам виноват и пусть теперь все это тащит.

Географические познания, оставшиеся у меня от школы, ограничивались сведениями о том, что в Голландии морской климат, и, хотя у нас холоднее, я положила в чемодан осеннюю кофту и коричневую шляпку с полями от дождя. Я купила ее когда-то по сносной цене в частном магазине. Ее фасон напоминал обычную шляпку, но, возможно, она была непромокаемой. Убедиться в этом мне не пришлось, так как ходила я в ней, когда дождя не было, а когда он начинался, открывала зонт. Если ветер сбрасывал ее с моей головы в лужу или грязь, достаточно было ее отряхнуть – и можно было надевать снова. Я очень полюбила эту шляпку.