– То есть… как это, друг мой?.. Я тебя не понимаю.

– Да очень просто. Этот негодяй уже два раза покушался отразить меня, чтобы тайна его страшного преступления не была открыта.

– Отравить?!.

– Вы можете успокоиться, так как я цел и невредим, – засмеялся юноша.

– Ну, уж теперь шалишь, молчать не буду! Сегодня же извещу обо всем префекта и прокурора!

– Напрасный труд: де Марсиа не сделает уже больше никому никакого зла.

– А куда же он девался?

– Он умер.

– Умер? – недоверчиво поглядел на него старик.

– Можете вполне положиться на мои слова… Я сам был на его похоронах.

– Это, конечно, очень похвально, если он действительно умер, развязал всем руки… только знаешь, дружок… не верится мне что-то… Ну как же, от какой болезни умер этот ужасный человек?

– Он отравился.

– Как! Такой негодяй мог сам покончить с собою?.. Не поверю! Никогда не поверю, чтобы он отравился.

– Да я и не говорю вам, что он сделал это по доброй воле.

– Тогда… тогда как же?.. – дрожащим голосом пробормотал Лефевр.

– Очень просто. Сладкий пирожок, предназначавшийся мне, по ошибке попал на его собственную тарелку. Отведал – и готово!

Старый Лефевр перевел дух, вздохнул наконец свободно.

– Каналья!! Скотина!.. Подлец! Ну как же не видеть во всем этом воли Провидения? – добавил он уже умильным тоном, со слезами на глазах.

– У меня были и ангелы хранители, – улыбнулся Фрике, – Елена д'Анжель и Сусанна Мулен, несчастная подруга этого авантюриста.

– Нашел кого произвести в ангелы! Ты, кажется, рехнулся, мой милый Фрике.

– Могу сказать только одно: женщина эта спасла мне жизнь.

– Сообщница этого негодяя спасла тебе жизнь?

– Сусанна не была сообщницей, а только жалким орудием в руках этого человека.

– Она подкупила тебя своей услугой, потому ты и стараешься оправдать ее, но я, видишь ли, гляжу на нее другими, беспристрастными глазами и нахожу, что она достойна не похвалы, а самого строгого порицания. Я еще покажу твоей хваленой Сусанне где раки зимуют!

– Господин Лефевр! Ради Бога не делайте ей никакого зла! Не говорите ничего дурного, ничего обидного для этой несчастной женщины… Это моя мать.

Просто и с чувством выговорил Фрике эти слова и тронул мягкосердечного Лефевра.

Надо было рассказать все старому майору, и Фрике, со слезами на глазах, передал своему благодетелю то, что узнал сам еще так недавно.

Перед отъездом в Кламар юноша имел откровенный продолжительный разговор с Сусанной о делах умершего неаполитанца и просил ее содействия в трудном деле, за которое взялся с такой горячностью.

Добрый Лефевр сочувствовал гамену и понял, о чем тоскует бедняк Фрике.

– Конечно, ты не можешь ей сказать: мадемуазель, убийца вашего брата, человек, упрятавший его на галеры вместо себя, жил двадцать лет с моей матерью. Основываясь на такой уважительной причине, смею просить руки вашей.

– Не правда ли, невозможно?

– Ах! Очень нужно было этой женщине выходить на сцену через двадцать лет? – с досадой произнес Лефевр.

– Но ведь она же мне мать и пожертвовала для меня всем! – с укоризной поглядел на него юноша.

– Вот потому-то и не следовало ей показываться. Она должна была стушеваться, а не давить тебя всей тяжестью своих признаний. Такой благороднейший поступок был бы действительно жертвой с ее стороны. Можешь ли ты не согласиться со мною?

– Да ведь, кроме вас, никто же ее не знает.

– Я и выскажу ей свою точку зрения на ее поступок. У старого майора была своя идея.

Фрике продолжал:

– Однако личные наши неприятности и заботы не должны, конечно, заставить нас забыть свои обязанности по отношению к ближним. Место Армана д'Анжеля теперь свободно, и старая баронесса ожидает возвращения сына.

Фрике говорил правду, и потому старик тотчас же согласился. Но камень преткновения был в том, что Мари ни за что не хотела покинуть своего бедного больного. Она одна имела на него влияние, ее одну он привык слушаться и понимать. Больной уже понимал теперь, что имя Арман, произнесенное дочерью Лефевра, его имя, и всегда оборачивался на этот призыв. Это было еще весьма малое улучшение, но добрые люди, ухаживавшие за ним, были рады и этому слабому проблеску сознания. Старый Лефевр стоял на своем и продолжал утверждать, Что Арман еще может поправиться, что положение его не безнадежно. Старый врач надеялся главным образом на благодетельную реакцию, которая может произойти при виде дорогих, милых сердцу лиц и давно знакомой, тоже близкой сердцу обстановки. Подготовить все к приезду больного в Версаль и предупредить старую баронессу взялся Фрике.

Лишь только приехал юноша в дом д'Анжелей, Сусанна отвела его в сторону и сообщила ему о непрошеном госте, Викарио Пильвейра.

Давно не получая ничего от Альфонса, испанец решился явиться сюда сам.

– Да! Ловко и долго плясал он под его дудку, – презрительно усмехнулся юноша.

– Тебя не было, Доминик не догадался отказать ему, и я должна была поневоле принять его.

– Что же вы ему сказали?

– Да я, без дальних разговоров, послала его на кладбище поклониться праху его незабвенного друга.

– Любопытно, как принял он эту приятную новость?

– Он театрально воздел руки к небу, ахал и охал, чуть не плакал, но, успокоившись немного, сказал уже без пафоса: «Я разорен… Все погибло. Что буду я теперь делать? Чем добывать средства к жизни в такое гадкое время? Война… Скоро и игры нигде не будет. Гадко!»…

– Он может теперь начать новую карьеру – сделаться честным человеком, – заметил Фрике.

Разговор о Викарио этим и закончился.

Весь дом был поднят на ноги: Армана должны были привезти в этот день, вечером.

Идея эта принадлежала Лефевру. Было решено везти Армана, когда он уснет, убаюканный, как малый ребенок, рассказами и песнями своей терпеливой сиделки. Проснуться больной должен был уже в знакомой ему обстановке, среди знакомых лиц.

Везти Армана решили в карете, и старый наш знакомый, Жозеф Клапе, опять пригодился.

Переезд из Кламара в Версаль совершился благополучно. Опытный Лефевр рассчитал верно.

Долго глядел Арман в лицо старой баронессы. Бедная мать не могла видеть своего несчастного сына, она могла только слышать знакомый голос. И она залилась горькими слезами. Слезы эти были спасением для ее настрадавшейся души, они облегчили ее – давно уже не плакала так несчастная мать Армана.

Больной, конечно, не узнал матери, но вид этой плачущей женщины тронул его, и он нежно поцеловал баронессу.

Первый шаг был сделан. Вместо одной любящей сиделки теперь было уже две, а чего только не в состоянии сделать любящее сердце!

Настал август. Этот памятный месяц принес бедной Франции немало горя и бедствий.

Народ шел на защиту родины.

Не хуже других был и наш Фрике, он не мог забыть о своем долге в такую тяжелую минуту, не мог оставаться безучастным зрителем бедствий и унижений родной Франции, и потому революция 4-го сентября застает его уже волонтером в рядах французской армии.

Как вольная птица, как настоящий гамен Парижа, Фрике избрал корпус парижских стрелков-добровольцев.