— Иногда я думаю одно, Морган Ле Фэй, — произнес я, — а иногда — другое. Все зависит от того, какое у меня настроение в данный момент.

Она рассмеялась.

— Думаю, что ваши слова настолько близки к правде, что ближе и невозможно. Наши позиции абсолютно совпадают. Иногда я думаю о себе одно, иногда — другое. Пока я верю в себя, я обнаруживаю, что в состоянии делать определенные вещи. Стоит мне перестать верить в себя — и у меня тут же возникает ощущение, что я вот-вот рассыплюсь прахом, подобно незавернутой мумии. Существует более одного вида правды. То, что не существует в нашем трехмерном мире, может существовать в четвертом измерении как своего рода реальность.

— А что представляет из себя четвертое измерение?

— В этом смысле мне не хватает познаний в математике, — сказала Морган, — но в чисто практических целях я принимаю за четвертое измерение разум — и это работает. Для меня этого вполне достаточно.

— Но этого совсем не достаточно для меня, — возразил я. — Я хочу понять природу вещей несколько лучше, прежде чем буду готов доверять им.

— Вы никогда не сможете понимать вещи, которым вы не доверяете, — ведь таким образом вы подавляете в себе сомнения.

— И никогда не узнаешь — выдержит ли лед — пока не ступишь на него; но если окажется, что он не выдержит, тогда проваливаешься.

— Не разбив яиц, не сделаешь яичницы.

— Как же поступать в таком случае?

— Не знаю, как поступать вам, но я знаю, что делать мне.

— И что же?

— Я принимаю собственные меры предосторожности и беру свою часть риска на себя.

Я никак не прокомментировал ее слова; да ее и не интересовали мои комментарии — она знала, что в случае, когда вести придется ей, я последую за ней, а она лишь останется самой собой.

— Я могу показать вам то, о чем не в состоянии рассказать, Уилфрид, — произнесла она. — Это очень странные вещи. Я не претендую на их понимание, но знаю, что они работают. Оставим их в покое сегодня, ибо до следующих выходных луна будет убывать; но придите ко мне в ближайшее полнолуние, и я покажу вам все.

Глава 24

Распоряжение Морган держаться от нее подальше до следующего полнолуния означало, что я не видел ее целый месяц. Впервые с момента ее появления в форте я скучал по выходным, и месяц этот показался мне необычайно длинным. Он со всей остротой заставил меня почувствовать, что Морган значила для меня, какую роль она играла в моей жизни и какой была бы моя жизнь без нее. К концу этого месяца мои мать и сестра уже со всей серьезностью рассматривали мое первоначальное предложение переселиться в отдельный дом. Что делала в это время Морган — я не знаю; но, вновь приехав в форт, я заметил некую странную, едва уловимую и не поддающуюся определению перемену. Запахи кедра и сандала настолько пропитали все вокруг, что форт просто благоухал ими. Казалось, форт представляет собой хорошо настроенную арфу, готовую к игре. С этого момента, подобно эоловой арфе, он периодически издавал едва заметные, вздыхающие звуки. Никогда не забуду ту атмосферу странного напряженного ожидания и всепроникающий аромат ритуальных курений, который издавало дерево.

Что-то необычное творилось и с морем. Описать это непросто: казалось, что оно стало будто бы ближе к нам и могло по желанию затопить все комнаты. Вместе с тем оно не было чем-то чужеродным, угрожающим погружению в пучину — ведь между нами и морем установилось родство, так что, казалось, даже под водой мы смогли бы дышать, подобно амфибиям. Не могу объяснить странное чувство, охватившее меня: освободившись от страха перед морем, я представлял, что теперь волна никогда не смоет меня с утеса, тогда как я смогу гулять в глубинах подобно тому, как делаю это в тумане, — осознавая, что вокруг лишь более плотная, но не враждебная среда.

Морган приготовила мне очень своеобразный ужин: здесь был и творог с миндалем, подобный тому, что делают китайцы; и гребешки в раковинах; и маленькие, в форме полумесяца медовые пирожные-марципаны на десерт — все было белого цвета. Воистину бледный вид обеденного стола оживляла большая горка гранатов на большом глиняном блюде, стоявшем в центре.

— Это — лунная еда, — с улыбкой произнесла Морган.

— Да, и поев гранатов, — добавил я, — назад уже не вернуться, — после чего взял один.

В этот вечер мы не делали ничего — просто сидели у огня; я пытался развлечь Морган, рассказывая ей смешные истории про Дикфорд, но ничего не выходило, ибо атмосфера была слишком напряжена. Спать мы легли рано.

Я заснул почти сразу — во всяком случае, мне так показалось — и мне приснился очень странный сон.

Мне казалось, что я стою в большой гостиной внизу, и что все изображения на стенах ожили и стали совсем реальными; точно так же реальными были и неокрашенная штукатурка, и Лунный Жрец на своем троне. Жрец подошел ко мне поближе и встал рядом со мной. На нем был странный, высокий головной убор, напоминавший царскую тиару в Верхнем Египте. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я почувствовал такую непогрешимую уверенность в нем, которой я не чувствовал в отношении кого бы то ни было.

Медленно и плавно, как это бывает во сне, мы покинули дом. Широкое стекло окна никоим образом не было препятствием для нас, так что мы понеслись к утесу — к тому месту, где погиб «жертвенный телец» — а затем дальше в море.

Затем я неожиданно очутился на той самой высокой горе с обрезанным верхом, в Атлантиде, где стояла Школа Жрецов. Я так и не смог понять: было ли это в действительности над поверхностью суши или же погружено в Великую Бездну Атлантики. Мой провожатый куда-то исчез, а передо мной находились две фигуры, окутанные сияющим туманом. Я не мог разглядеть ни их лиц, ни очертаний тел — лишь слабые колыхания одежд и громадные, сложенные за спиной крылья. Мне так и не узнать, о чем мы говорили, ибо единственное, что осталось в моей памяти, — это то, что я встал перед ними на колени, прямо на камень горного плато, и вокруг меня заплясал сияющий, пульсирующий свет, и почувствовал я в душе своей такое благоговение и такой ужас, что долго после этого сама простая жизнь казалась мне благословением Божьим.

Затем я вновь увидел себя в обществе моего проводника — мы вновь неслись где-то над морем; тут я увидел внизу скалистую вершину Белл Хед, и мы пронеслись над местом, где погиб бедный «жертвенный телец», и вернулись к началу нашего путешествия — и тут я проснулся в своей постели.

Вот и все. Возможно, это был сон; но даже если и так, то это был сон, никогда не виденный мною ранее, изменивший всю мою жизнь. Одну-единственную вещь я принес с собой, когда с меня спал покров видения, — теперь я знал, что мое посвящение, моя преданность приняты, что я был тем избранником, которого Повелительница Волн намеревалась принести в жертву во имя достижения одной ей известной цели, было ли это во имя спасения земли от гнева моря, или для того чтобы море обновило эту землю.

Спустившись вниз на следующее утро, я начал было рассказывать Морган об увиденном, но она остановила меня, подняв руку.

— Мне известно все, — сказала она. — Не стоит говорить об этом.

Я был только рад, ибо чувствовал, что в результате моего рассказа все могло исчезнуть.

После нашего обычного завтрака мы пошли прогуляться вверх по холму, и я увидел, что попарно стоявшие лунно-белые пирамиды были восстановлены, а путь для торжественных шествий выглядел так же, как и в древности. Я заинтересовался, что сделали бы местные жители из упиравшегося в небо громадного пилона на вершине холма. Но местных было не так уж много, чтобы интересоваться пилоном: можно было встретить разве что случайно забредшего сюда ловца крабов да парочку воров, занимающихся резкой тростника на болотах. Я никак не прокомментировал увиденное — как, впрочем, и Морган, — и мы продолжили наш путь по древней дороге, подобно двум пилигримам. Тишина имеет особую силу, когда двое думают об одном и том же, не говоря друг другу ни слова, хотя каждый знает мысли другого. Пока длится молчание, предмет размышлений, оставаясь в другом измерении, сохраняет свою магию — но все это моментально рушится, лишь только один из двух заговорит об этом. Есть старая байка о драгоценных камнях, купленных у гоблинов: камни эти можно рассматривать лишь в лунном свете, иначе вы увидите у себя в руке лишь горстку жухлых листьев. Существует много разных реальностей, которые не смешиваются между собой.