Уточнив у секретаря адрес санатория, в котором находится на излечении герой гражданской войны товарищ Ракелов, Ирина положила трубку и в лихорадочном возбуждении заметалась по номеру. Завтра она с самого утра едет в санаторий навестить больного. Ирина подумала, что ей трудно называть его по фамилии. Такое странное совпадение. Жестокая ирония судьбы. Только надо успеть в магазин за одеждой попроще… Итак - уже завтра…

Через час с небольшим, войдя в гостиницу и оставив сверток с одеждой у портье, Ирина прошла в ресторан. Услужливый метрдотель, сразу разглядев в ней иностранку, непрерывно повторяя по-французски "Прошу, мадам" и "Спасибо, мадам", проводил к столику у окна. Выросший словно из-под земли официант, вполне сносно изъяснявшийся на немецком, но почему-то перемежавший свою речь шипящими словами из польского, принял заказ - судака под белым соусом и бокал вина. У стены под большой картиной, изображающей горный пейзаж, негромко играл на рояле молодой пианист во фраке, с красным шелковым бантом на белой рубашке. Знакомые мелодии, навевая воспоминания, волнами перекатывались по залу, однако насладиться музыкой мешала непрерывная болтовня сидящей за соседним столиком худощавой рыжеволосой женщины с пронзительным голосом - каждое слово было отчетливо слышно, даже когда она говорила совсем тихо. Ее визави - полный мужчина средних лет во френче, надевший на лицо маску привычной заинтересованности, - не прекращая жевать, обреченно слушал, кивая после каждой услышанной фразы.

– Хорошо, котик, - на лице женщины появилось скорбное выражение, свидетельствующее о размере приносимой ею жертвы, - значит, это платье из креп-жоржета покупать не будем. - Горестно вздохнув, на всякий случай выдержала паузу, а затем, внезапно оживившись, продолжила: - Тогда привези мне из Парижа эксцентричное что-нибудь из крепа, на чехле, синий люстрин, непременно духи "Монбодюр" и пудру - "Аракс". Лучше - две коробки, - показала она пальцами. - И не забудь про платье, запомнил? На чехле! - в голосе зазвучали истеричные нотки. - Не могу я рисковать и ходить в том, в чем жены твоих подчиненных. - Мужчина напрягся. - Но ты - паинька, ты в прошлый раз все просто типаньки, - она причмокнула пухлыми губами, - как привез! Пуся, знаешь… - перехватив взгляд Ирины и быстро осмотрев ее с ног до головы, женщина, фыркнув, что-то зашептала на ухо своему спутнику, вцепившись ему в рукав френча. Слышны были отдельные слова - "домой", "мигрень", "кроватка"… Через несколько минут неприятная особа, повиливая бедрами, гордо удалилась, крепко держа под руку своего покорного спутника.

Уже заканчивая ужин, Ирина обратила внимание на вошедшую в зал высокую темноволосую женщину в элегантном черном платье, с охапкой цветов в руках, которая, скользнув по ней почти равнодушным, но мгновенно оценивающим взглядом, каким умеют смотреть друг на друга красивые женщины, направилась к соседнему столику у окна.

– Зинаида Николаевна, какая честь! - официант бросился к новой посетительнице, подхватывая букеты и одновременно пытаясь отодвинуть стул. - Прошу. Вы сегодня одна? - его лицо светилось счастливой улыбкой.

– Нет, - устало-надменно ответила женщина. - Всеволод Эмильевич скоро подъедет. Несите, все как обычно. И поскорее. Я голодна! - громко распорядилась она, небрежным движением руки отпуская официанта.

Неспешно достав папироску, Ирина аккуратно вставила ее в мундштук. Услужливая рука официанта с зажженной спичкой немедленно появилась перед ее лицом.

– Кто эта дама? - негромко спросила она.

– О-о-о! Это - наша знаменитая актриса, Зинаида Райх. Жена режиссера Мейерхольда. - Наклонившись поближе, он добавил громким шепотом. - И бывшая - Сергея Есенина.

– Понятно. Идите, идите, друг мой, - отпустила его Ирина, заметив краем глаза, как дрогнуло лицо Зинаиды, услышавшей имя поэта.

Официант беззвучно исчез. Втянув папиросный дым, Ирина незаметно оглядела посетителей ресторана. Кроме нее и актрисы, в зале было еще несколько человек. Во время ужина, да и сейчас она ощущала чей-то взгляд, не таящий опасности, но чем-то беспокоящий, и, повернув голову, в дальнем углу зала почти у входа увидела своего попутчика - старичка Поля, который, всем своим видом излучая радость от встречи, приветливо помахал рукой. Ирина улыбнулась ему.

"Однако, голубушка моя, нервишки-то у тебя расшалились. Нельзя так!" - с досадой подумала она, и тут же услышала возглас Райх, оживившейся при виде вошедшего в зал мужчины.

– Сева! Ну, наконец-то!

К столику энергичной походкой подошел Мейерхольд.

"Почти не изменился за эти годы. Такой же взъерошенный, вечно спешащий и вечно опаздывающий. Разве что лицо стало худее, от чего его выдающийся нос стал еще выразительнее" - усмехнулась Ирина.

Она не спешила уходить из ресторана, стараясь как можно дольше оставаться на людях. Так ей было легче не думать о завтрашнем дне…

Мейерхольд плюхнулся на стул напротив жены и жестом подозвал официанта.

– Сиди уж, - ворчливо произнесла Зинаида, подав знак поспешившему было к их столику официанту, что подходить не нужно, - я все заказала, сейчас принесут. Я уж думала, не дождусь тебя! - в голосе прозвучал упрек.

– Да смех сплошной! - громким, хорошо поставленным голосом проговорил он. - Представь, встретил Соколова…

– Володю?

– Ну да… и он меня просто уморил. Представляешь, ставит в Берлине на немецком языке "Идиота"… - откусив кусочек хлеба, Мейерхольд быстро прожевал его и закончил: -…Достоевского.

– Я поняла, что не Мариенгофа, - мгновенно вспыхнув, проговорила Зинаида.

– И вот - читает Володька актерам пьесу, - продолжил он, словно не заметив реакции жены, - причем, заметь, это - крупнейшие немецкие актеры…

Официант поднес к их столику глиняные горшочки с дымящимся супом.

– Прошу… Уха с расстегайчиками…

– Отлично! - Мейерхольд, потирая руки, придвинул горшочек и, наклонив голову, будто принюхиваясь, взял очередной кусок хлеба и ложку. - Так вот. Читает Володька первый акт, когда Рогозин рассказывает князю Мышкину, что валялся он пьяный ночью на улице в Пскове - и собаки его объели… - Мейерхольд с удовольствием начал есть обжигающую уху. - Только прочел - глядит, немцы все от смеха покатываются… Спрашивает, в чем дело? Отвечают - перевод, мол, плохой, публика смеяться будет. "Чего смеяться-то?" - злится. "А вот насчет собак очень смешно! Как собаки могли этого самого Рогозина покусать, когда они все в намордниках по улицам ходят?!"

Зинаида с недоумением посмотрела на мужа.

Ирина, торопливо поднеся мундштук к губам, с трудом сдержала улыбку.

– Нет, Зиночка, ты представь только, - Мейерхольд, оторвавшись от еды, весело продолжил рассказ, - пришлось ведь это место - вы-черк-нуть! Чтоб немцев не веселить…

Райх меланхолично отломила кусочек расстегая.

– Не знаю, Сева, что здесь смешного. Выкидывать из Достоевского куски - преступление! - произнесла она наставительным тоном. - И собаки на улицах без намордников - преступление! Собаки, Сева, всегда должны быть в намордниках. Чтоб знали свое место. - Со скорбным видом положив отломленный кусочек пирога обратно на тарелку, она неожиданно улыбнулась. - Всевочка, прекрати корчить рожи! Ты просто невыносим! - рассмеявшись произнесла Зинаида.

– Ура-а!! Мы победили!! - Мейерхольд несколько раз подскочил на стуле, размахивая, как саблей, ложкой над головой. Райх с нежностью посмотрела на мужа, как любящая мать на расшалившегося ребенка.

"Сразу видно - счастливая женщина" - отводя глаза и стряхивая пепел с папироски, подумала Ирина и, только сейчас обратив внимание на то, что не слышит музыки, повернула голову в сторону рояля, встретившись взглядом с пианистом, который задумчиво смотрел на нее, словно пытаясь заглянуть в душу. Его руки с длинными красивыми пальцами на мгновение замерли над клавишами, и, слегка откинув голову, он заиграл Шопена. Любимый ноктюрн Ники.