О предстоящем выступлении большевиков было известно заранее. С середины октября многие газеты даже ввели на своих страницах постоянную рубрику "К выступлению большевиков". Все с удовольствием, не воспринимая всерьез, обсуждали эту щекочущую нервы тему, одновременно ругали правительство за неспособность наладить, обеспечить, организовать… На самом деле, и - это Ракелов знал точно - у Временного правительства была только одна действительно неразрешимая проблема - невозможность выиграть войну либо достойно выйти из нее. Международные интересы Братства - выше национальных и уж тем более личных.

Жалел ли он, что связал себя масонской клятвой, превосходящей все прочие клятвы? Пройдя ритуал посвящения, поставить себя выше законов, а порой и интересов страны, в которой родился и которой служишь, без тени сомнения и скепсиса, всегда быть готовым к тому, что не только человек, которого ты недолюбливаешь или вовсе не уважаешь, но порой и политический враг может, подав тайный знак, оказаться твоим братом, - все это было непросто. Но он не сожалел и не сомневался. До сегодняшнего дня…

Неужели он все-таки ошибся и его мозг просчитал неверную комбинацию? В бурное время перемен, находясь рядом с главой правительства, вполне можно было рассчитывать на пост товарища министра юстиции, а там, глядишь, и… Нет, конечно, Ракелов не считал себя вождем, но был человеком организованным, образованным и исполнительным, готовым при определенных условиях ставить интересы дела выше личных, а такие люди нужны всегда, при любой власти. Так что без дела он скорее всего не останется. Однако ж не пришлось бы просить рекомендации к Ленину у Александра Федоровича - они, по слухам, оба из Симбирска и даже учились в одной школе.

" Да-а… - вздохнул он, - не самое полезное и приятное дело - во время политических катаклизмов оказаться в пути… Впрочем, скорее бы уж доехать, а там видно будет".

Заскрежетали тормоза. Поезд начал замедлять ход. Все проснулись и зашевелились, тихо переговариваясь. Ирина открыла глаза:

– Что, уже приехали?

– Замерзла? - Ракелов провел рукой по ее щеке.

Сидевший у окна солдат отодвинул холстину. За окном, в тусклом свете фонарей, выплыла надпись - "Бологое". Последний толчок, металлический лязг, прокатившийся по всей длине состава. Поезд остановился.

Хотелось выйти на перрон, размяться, однако сделать это было невозможно - никто из пассажиров, с трудом прорвавшихся в вагон, не хотел покидать своих с боем завоеванных мест.

– Поезд остановлен для революционного досмотру! - раздался с улицы резкий мужской голос. Вскоре показался и его обладатель - коренастый человек в кожаной тужурке, с револьвером в руке - в сопровождении нескольких матросов, вооруженных винтовками. - Па-а-апрошу всех с вещичками на выход!

Пожилой солдат озабоченно покачал головой:

– Да-а, видать, сурьезные дела. Раньше- то в заградительном отряде, что мешочников потрошил, по большей части студенты состояли, а теперь вишь солдат да братков понагнали.

По крыше вагона прогромыхали чьи-то поспешные шаги. С улицы послышались окрики: "Стой! Стой, твою мать! Стрелять буду!" Раздались резкие хлопки винтовочных выстрелов. В вагоне началась суета. Все, похватав вещи, ринулись к выходу.

– Ироды! Тише вы! Дитё раздавите! - истошно кричала взлохмаченная рыжеволосая женщина с цветным свертком на руках, которая прямо напротив их купе в толчее никак не могла развернуться по ходу движения.

– Ники… Мне нехорошо… - шепнула побледневшая Ирина, вцепившись в руку мужа.

Ракелов, памятуя о том, что после случая около бакалейной лавки у нее появилась боязнь толпы, растерянно взглянув по сторонам, обратился к попутчикам:

– Простите, вы не поможете нам… жене плохо… давка… она не переносит… я выпрыгну в окно, а вы мне ее передадите.

– И то правда. Как вошли, так и выйдем! - бросив взгляд в окно, неожиданно весело откликнулся чернобородый и, решительно отодвинув плечом стоящих рядом людей, помог Ракелову спрыгнуть на землю.

– Ириша, девочка, иди ко мне! О стекло не порежься… - Только и успел проговорить Ракелов, как ощутил, что ему в спину уперся штык винтовки.

– Тикать вздумал, вражина? От нас не убегешь, гнида буржуйская!

– Не-е, Степа, на рожу его побачь, да! То ж - шпиён германьский! Я ихного брата нутром чую. - Солдат шумно втянул носом воздух и сплюнул. - С мешочниками, паскуда, затеял в Питер просклизнуть…

– Это недоразумение… - Пробормотал ошарашенный Ракелов, поворачиваясь к ним. - Я документы покажу… - Он полез в нагрудный карман и тут же охнул, согнувшись от неожиданного тычка прикладом в пах. Задыхаясь от жгучей боли, почувствовал еще один жестокий удар по спине. Мокрая, грязная земля качнулась под ногами и встала на дыбы. Уже теряя сознание, он услышал свое имя в истошном женском крике…

…Ирина не помнила, как очутилась на перроне, как, расталкивая людей, не обращая внимания на окрики и ругань солдат, прорвалась сквозь оцепление, пытаясь найти тех двоих, которые волоком, через пути, куда-то утащили тело мужа. Их нигде не было - ни на перроне, ни в станционной постройке. Она снова метнулась к поезду, на четвереньках, пачкая одежду и обдирая ладони, пробралась под вагоном на другую сторону, огляделась, не зная, куда бежать дальше. И вдруг из-за аккуратно сложенных штабелями шпал услышала голоса. Найдя узкий проход, подобралась поближе и, осторожно выглянув из-за угла, в трех шагах от себя в неярком свете болтающейся на столбе лампочки увидела мужа. Ники, в перемазанном грязью пальто с разорванным рукавом, без головного убора, стоял, привалившись спиной к штабелю. Перед ним были двое с винтовками в солдатской форме - один молодой, другой, показалось, постарше. Сбоку еще один, с одутловатым лицом под сдвинутой набок бескозыркой, в матросском бушлате. И чуть поодаль - Ирина не поверила своим глазам - чернобородый с родимым пятном на щеке. Матрос, нетвердо стоявший на ногах, обшаривал карманы Ники.

– О, братва, глянь, у него кошелек имеется. А в кошельке-то что у нас? - Раскрыв портмоне, вытряхнул содержимое в снятую бескозырку, которую дал подержать одному из солдат. - Де-неж-ки… - Его лицо исказила пьяная улыбка, - что вы, буржуи, - ткнул Ракелова револьвером в лицо, - из трудового народа вместе с кровью сосали. - Та-ак, - он вынул из бескозырки документы, повернул их к свету, - бумажки всякие ненужные, - скомкав, отбросил в сторону.

– Вы не имеете права, - с трудом шевеля разбитыми губами, проговорил Ракелов.

– Спорить будешь, гнида буржуйская? - Матрос, качнувшись, уперся револьвером ему в грудь. Ирина заметила на его руке татуировку - большой темно-зеленый якорь, похожий на клешню. Жесткий голос внутри снова приказал: "Смотри и запоминай".

– Помнится, любезнейший, - ласково улыбнувшись, вмешался в разговор чернобородый, - на вокзале в Твери вы вполне соглашались с христианской идеей добровольно отдать ближнему рубаху. Теперь же, когда до дела дошло, отказываетесь пренебрегать материальным счастьем. Нехорошо, ой как нехорошо… - Он укоризненно покачал головой.

– Я не собирался оказывать сопротивление и полез не за оружием, а… - растерянно пытался объяснить Ракелов.

– …а за хренометром, - загоготал матрос над собственной шуткой, с довольным выражением вытягивая из кармана Ракелова часы на цепочке, подаренные Ириной в день венчания.

– Похоже, золотые… - нерешительно, почти жалобно пробормотал молодой солдат.

– При социализме из золота отхожие места будут строить, понял? - Чернобородый, отобрав часы у матроса, с размаху швырнул их наземь. Часы разбились о камень, выглядывающий из-под шпал.

Ирина, наблюдавшая за унизительной и страшной сценой, молила Бога только о том, чтобы эти нелюди отпустили Ники.

Ракелов вдруг распрямился.

– Да как вы смеете? - Его голос, до этого нерешительный и просящий, окреп.

Один из солдат, тот, что помоложе, мгновенно вскинул винтовку и, направив ему в живот, передернул затвор.