Света выдержала его взгляд, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.

— Это я бы хотела узнать от вас! — ответила она, потом, видимо, вспомнила, при каких обстоятельствах ведется беседа, и смягчила в своем голосе сталь. — Миша, я не имею об этом ни малейшего представления. Нас с Ванькой даже не было с ним рядом. Вы же знаете, мы были на Ривьере.

— Да что с тобой, Медвежонок? — озабоченно спросила Аня Корнилова, когда Света вышла из комнаты. — Ты сам на себя не похож…

— Откуда ты знаешь, когда я похож на себя, а когда нет? — оскалился на нее Корнилов. — Ведь ты же не можешь знать, Аннушка, каков я на самом деле.

— Моя повидавшая виды мамуля придумала чудный афоризм. — Аня потянула Корнилова за рукав и усадила рядышком на тахту. — «Самого дела на свете не существует». Ведь все кругом только и твердят — «на самом деле». Так и ты. А вот когда ты на себя похож — это я чувствую. Сердцем.

— Немножко не так, Анюта…Ты чувствуешь, когда я не на себя похож. Ты чувствуешь, когда я на него похож! На того, кто тебе нужен. — И добавил, вздохнув: — Вот и я на него стараюсь быть похожим. А значит, меня настоящего не существует…

— Эх… Философ доморощенный… — Аня ткнулась носом ему в шею. — Хватит, Корнилов. Это на тебя просторы земли русской так действуют. Пофилософствовать тянут. Еще Салтыков-Щедрин заметил, что русские отличаются тонкой душевной организацией, потому что всегда им есть куда уйти. Не надо притираться к соседу. Не надо вырабатывать терпимость. Не нравится — сел и уехал в глушь. Вот она — загадочность русской души. Просто сучки не пообрублены.

— У японцев в тесноте, значит, не души, а деревца-бонсай?

— Да. Посмотри, какие они вежливые. Зато у них простор внутри, а чувство долга — часть души. У нас же все наоборот. Протест в почете. Раззудись рука… Выплывают расписные…

— Вот и мне иногда кажется, что на нашей земле хватит места для каждого.

— Это правильно… На нашей земле, под нашим дубом, точно хватит. Пойдем обедать, Медвежонок. А то тебе обратно уже скоро выезжать…

Солнце золотое — совсем не преувеличение, потому что в тот вечер иначе его не назвал бы даже сугубый реалист и прагматик. Золото это растекалось на западе, а легкие облака вокруг озарялись таким червонным сиянием, что глаз было не оторвать. Как будто Боженька погасил верхний свет, а вместо этого включил уютный торшер с оранжевым абажуром.

И так же, как оранжевый абажур кому-то кажется символом мещанства, так и слишком красивый закат на картине вызывает снисходительную улыбку. «Так не бывает»… Однако жизнь показывает, что бывает и не так!

Берег у довольно быстрой здешней реки был горбатый, как кит. Он щедро порос зеленой травой, одуванчиками и сиреневыми ароматными медоносами. А громадная сосна с рыжей теплой корой заботливо раскинула ветви над женщинами, сидящими, словно две Арины Родионовны, над маленьким Сашей.

Аня со Светой сидели на теплой траве. Маленький Ваня бегал по зеленому лугу и ловил квелых к вечеру капустниц и шоколадниц.

— Осторожно только, крылышки ей не порви. Она же живая! Посмотри и отпусти! — кричала сыну Света, а потом продолжала тихо рассказывать Ане о том, что наболело. Но ни разу Света не дала волю своим эмоциям. Она была сдержанна. Высокомерие понемногу отошло на второй план, и осталась просто очень сильная женщина. Перейкина видимо была старше Ани лет на семь. Но это становилось Ане понятным только сейчас, когда она слушала Свету. Определить же возраст на глаз возможным не представлялось.

— Судаков… Ты не представляешь себе, что это за Судаков такой. Я у них под подозрением, видите ли… Представляешь, наша милиция нас бережет, называется. Позовешь на помощь, а они тебе руки за спину. Хоть кого-то схватить для отчетности. Этот Судаков утверждает, что у меня могли быть мотивы. У него вот такой список всяких баб, которыми Владик интересовался. А я за это должна была его убить. Я ему объяснять ничего не стала… Что мне ему объяснять? Что у нас были другие отношения? Подписка о невыезде… Вот Владик бы смеялся…

— Вань, смотри, кого я тебе поймала! Иди сюда! — помахала рукой Аня, зажав в ладошке божью коровку. — Во! Смотри! Божья коровка, полети на небко! Там твои детки кушают котлетки! Полетела!

— Коровки котлет не едят. Они вегетарианцы, — сказал Ваня.

— Ну ты и слова знаешь… Вундеркинд!

— Да он еще не то тебе расскажет… Папа научил… — Аня напряглась, но слез за этими словами не последовало.

— А что значит — у вас были другие отношения? Ты его не ревновала? — осторожно спросила Аня, когда Ванечка опять унесся, озвучивая свой бег недавно освоенной буквой «РРРР».

— Долго рассказывать…Я вообще знаю, почем фунт лиха в этой жизни. Я в Нальчике выросла. Жила себе, жила. На фармацевта училась. Сделала флюшку после сессии. Нам без нее зачетки не выдавали. Бац, — закрытая форма туберкулеза. В наше-то время! Да на теплом юге! Все… Жизнь закончилась… На год в больницу. Режим строгий, как в тюрьме. Чтоб заразу не разносили. Год, Аня! Этот год из моей жизни вычеркнут!

— Ужас, — качнула головой Аня.

— Было время подумать, пока щи больничные в себя заталкивала. Как я живу? Зачем я живу? Что я собираюсь делать дальше? У меня был один моряк… так не дождался моего выздоровления. Месяца через два ходить перестал… А потом мне путевку дали в Сочи. Поехала поправлять здоровье. Там с Владом и познакомилась. Курортный роман… Я была одичавшая. Отвыкла от нормальной жизни. Он мне потом рассказывал, что я ему показалась непохожей на других. Ну да…Туберкулезный румянец и блестящие глаза… Он меня опекать начал. Мне это так понравилось. И в Питер с собой увез. Сразу. А чего там ждать, чувства проверять? Так никакой жизни на все не хватит. Только знаешь, никто ведь не поверит — он был в рубашечке такой клетчатой, на гитаре тренькал, на руках ходил. Простой парень. Я и знать не знала о том, что у него дома там всякие и пароходы. Он мне не говорил. Я полгода с ним в какой-то квартирке замшелой прожила. И хорошо было.

Подумала, повспоминала, посмотрела на оранжевые блики над рекой и сказала:

— Лучше, чем потом.

— Как же он от тебя скрывал? Он что же, тебе не верил? — удивилась Аня.

— Он говорил, что любовь слаще в нищете. И оказался прав. А верить — он мне верил. Мне ж от него не надо было ничего. После туберкулеза — любовь, Питер. Счастье. А потом все открылось… Так знаешь, как в сказке. Сказал, что с работы выгнали. Что деньги кончились, что с квартиры просили съехать. А мне ничего. Собрала вещи и с ним. Он меня куда-то повел. А потом глаза мне завязал и в дом свой привел.

— Ничего себе! — не поверила Аня.

— У него до меня три жены было. Место освободилось — он меня и привел. Знаешь, вот есть мужья, к которым если на шею сядешь, можно сидеть и ножками болтать. А с ним не так. Он тебя на шею сажает, но сидеть на ней нельзя. Он, оказывается, не сажает, а подсаживает. Чтобы дальше ты карабкалась сама. У него одна жена — модель была. Он ее в Париж пристроил. Там работает. Другая — балерина. Он ее в Улан-Удэ нашел. В Нью-Йорк отправил. Третья — не помню точно… Знаешь, Аня, у кого-то благотворительные фонды в помощь детям-сиротам. А у Перейкина фонд помощи женам. — Она усмехнулась, сорвала подорожник и стала его терзать. — Вань! Чего ты там нашел? Сыночка! Не уходи так далеко!

— Но у тебя ж ребенок от него… Ведь только у тебя? — осторожно спросила Аня, наученная горьким опытом, что вопрос с детьми всегда остается открытым.

— Ну, да… Потому-то я дольше всех задержалась на этой «Фабрике звезд». Когда Ванька подрос немного, я сама решила пойти на курсы. А он обрадовался. Готовил меня к выпуску. Ты ведь в монастыре была? Помнишь Акулину? Вот он на ней потом жениться собирался. Нос ей подправить… Пара тысяч долларов на пластического хирурга. Годик социальной адаптации, и Акулину никто бы не узнал. Только меня пристроил бы куда-нибудь. Думаешь, шутил? А его и не поймешь — когда он в шутку, когда всерьез. Он мне последнее время часто говорил — пора. Нельзя, мол, привыкать к хорошему. Что не смогу я потом жить по-другому. Ищи себя, говорил, а не меня. Женщины для него — все равно, что паразиты для йогов. Есть такая йоговская аскеза — лежит аскет на раскаленном солнцем песке голый и дает себя жрать всем насекомым, пьющим кровь. И оказывается, не для усмирения плоти! А чтобы насекомые поели. Буддизм — такая штука: время от времени надо болеть сифилисом, чтобы порадовать бледную спирохету и других простейших. И по такому же принципу Владик радовал женщин. Он же был философом…