— А, старый, грязный тип, — торжествующе объявила Алис. — Мне ты никогда не рассказывал об этой стороне твоей жизни… Когда это ты успел пообщаться с трансвестаями с Пигаль?..

— Парень, который достал нам с тобой паспорта, кроме всего прочего, еще и сутенер. Среди девочек, которых он пасет, есть и не совсем девочки…

— Извините, мсье, — обратился вдруг к ним официант, — вы не видели, куда ушли парни? — Официант показал на соседний столик, где несколько мгновений назад еще сидели трое молодых спортивных самцов, окруженные сумками и рюкзаками.

— Не заплатили? — спросила Алис.

— Нет, — грустно сказал черный.

— Я не видел, — сказал Генрих, — sorry.[124]

— И я не видела, — Алис сочувственно посмотрела на черного.

— Он, наверное, только начал работать, еще доверчивый, — прокомментировал Супермен, когда официант отошел. — На этой работе он очень быстро изучит человеческую природу…

— Значит, когда ты прилетишь, Супермен, ты сразу берешь такси и едешь в отель «Эльдорадо». Адрес у тебя есть, не потерял?.. — засуетилась Алис, поглядев на часы на руке Супермена. Время, как всегда бесчувственное к человеческим проблемам, омывало уже цифру девять. Алис нужно было идти, Генриху нужно было оставаться…

— Ты забываешь о моей профессии, kid, — сказал Генрих, — или я не шпион? Адреса навечно запечатлеваются в моей памяти. Пойдем! Тебе пора!

— Не терпится меня вытолкать, да? — съязвила девчонка, но послушно подняла с полу свою черную сумку.

Взглядом Супермен показал официанту на деньги, которые он оставил для него на столе. Сто франков, вдвое больше, чем нужно. Супермен умирал, парень родился черным. У каждого свое несчастье.

Когда они покидали бар, взбираясь по лестнице вверх, Супермен уловил запахи кислой пищи, может быть капусты, чего-то подгорелого, и его едва не стошнило. Алиска, уловив выражение муки, промелькнувшее на лице Супермена, сочувственно спросила:

— Что, мутит все еще? Чем же это ты отравился, бедненький? Разве отравление держится так долго?

— Через неделю я буду о'кей, — констатировал Генрих. И прибавил: — В Рио встретишь опять здорового Супермена, — прибавил, удивляясь, грустя и сокрушаясь своей безнадежной лжи. Но правда была ужаснее… Заплакала, заревела бы Алис, во много раз тяжелее стало бы Генриху… Нет…

Потом они ехали в пластиковой прозрачной трубе по эскалатору вверх. Недалеко, увы. Только до того места, где помещалось несколько стеклянных будок с сидящими в них жандармами. У каждого был переброшен под погоном красный шнур аксельбанта. Проверка паспортов и виз. Генрих, уже не совсем понимая, что с ним происходит, ждал только того, чтобы действие закончилось и за Алиской задернулся занавес. Да, чтобы Алис ушла, ждал Генрих, несмотря на то, что девчонка была самый близкий, единственно близкий ему в мире человек.

— Ну, бэби, давай прощаться, — сказал Супермен, — дальше меня не пустят. — И заметил, что глаза девчонки наполнены ужасом. Возможно, человеческие существа не совсем потеряли способность чувствовать вопреки лжи слов, как, очевидно, чувствуют животные. Рай, в котором не разговаривали, но все понимали, был потерян человеком именно тогда, когда наши праотцы вдруг заговорили. Тогда впервые появилась в мире ложь.

— Шагай, бэби, — и он обнял Алиску, выронившую сумку на затертый миллионами подошв пол аэропорта. — Будь взрослой девочкой, веди себя хорошо в южной стране, — лгал Генрих… и целовал напрягшуюся в его объятиях Алиску в шею, в лоб, в волосы, куда попадали губы. — Не доверяй никому, помни, что люди ужасные стервы… — прибавил он и, взяв Алиску за плечи, посмотрел в ее лицо непроницаемым, уверенным, суперменовским взглядом.

И Алиска поверила.

— Ты знаешь, Генри, — шмыгнула она носом. — Ты для меня… как… — она запнулась.

— Как Джонни Роттен, — смеясь, подсказал Супермен.

— У, дурак, — тоже рассмеялась Алиска. Вынуждена была рассмеяться. Супермену удалось отсоединить кое-какие провода, и бомба теперь уже не могла взорваться.

— Иди, иди, kid. — Генрих взглянул на часы. Уже было четверть десятого. Он еще раз обнял Алиску, загребая руками вниз, и вытиснул из широкого черного пальто руками Алискину талию и часть попки. — Иди, I love you, скоро увидимся…

— I love you, Генри, you are great! — Алиска бессознательно провела рукавом по носу (и жест этот детский царапнул по душе Супермена болью), подхватила с пола сумку и, пятясь, пошла к пункту В. Пятясь и целуя свою ладонь и сдувая с нее Генриху воздушные поцелуи. Безостановочно, один за другим.

И, конечно, она наткнулась на металлическое ограждение. И это маленькое происшествие тоже им помогло, сняло еще часть напряжения. Потом, все оглядываясь на Генриха, девчонка стала рыться в карманах, искать паспорт и билет. Жандарм в своей будочке невозмутимо ждал. Молодой и тоже синевато-черный, как и официант в баре. Может быть, он был с Мартиники.

Генрих был уверен, что жандарм не заметит переклеенной фотографии, но все же несколько мгновений, в которые жандарм рассматривал паспорт девчонки, Супермен неотрывно следил за жандармским черным бюстом, высовывавшимся из будки. Супермен облегченно вздохнул, когда паспорт, совершив короткое путешествие обратно, опять оказался в руках Алиски.

И Алиска пошла от будки — за ней уже стояли другие пассажиры, — пятясь и посылая Генриху воздушные поцелуи, а потом сдернула вдруг с головы шляпу и, махая ею, продолжала пятиться. И Генрих стоял и махал ей в ответ рукой, пока она не скрылась за спинами других пассажиров, непрерывным потоком текущих из Франции в Бразилию… Good bye, baby…

Генрих сунул руки в карманы плаща и пошел к эскалатору, ведущему вниз, на цокольный уровень аэропорта. Стало вдруг очень тихо, как будто до этого несколько месяцев звучала постоянная музыка, и вот ее выключили.

Шоферу такси Генрих сказал адрес не отеля «Иль де Франс», а попросил отвезти его на бульвар Монпарнас. Ему не хотелось видеть разбросанные там и сям по номеру вещи девчонки, которые она не захотела взять с собой. «Тяжело будет». «Ресторан «Ла Куполь», — сказал Генрих. И погрузился в свои мысли.

На Алиске (в воображении Генриха она все пятилась и пятилась и махала ему шляпой) были защелкивающиеся на одну сторону черные ботики. Ужасно смешные, старомодные, и только сейчас Генрих понял, почему ботики Алиски вызывали в нем всегда такое беспокойство. Давно-давно, Супермену было, может быть, лет пять, во всяком случае, он еще не ходил в школу, в то время его мама носила такие ботики. Закрыв глаза, Супермен вспомнил себя маленького, рядом с высокой мамой, и Алискины ботики, застегивающиеся на две кнопки, были на маме Супермена. Ботики на снегу. И шерстяные мамины чулки.

«Прошлое соединяется с настоящим, — подумал Супермен. — Нет, прошлое сомкнулось с другим, более новым прошлым. Алис уже тоже прошлое. Скоро и Генрих будет прошлым. Завтра», — твердо решил Генрих. Он, столько времени потративший на создание себе нового характера, знал, что всякое решение должно быть окончательным. Тем более касающееся дня, когда тебе следует умереть. «Воровать, хватать вещь лучше всего в самый первый момент, — вспомнил он совет генеральского сына и профессионального вора Леньки Чернявского. — Если будешь ждать идеальной ситуации — никогда не украдешь. Идеальных ситуаций не бывает в природе. Положил глаз на вещь — и хватай ее».

«Умирать тоже, Ленька, — решил Супермен. — Никогда не будет идеальной ситуации для этого. Генрих может уверить себя, что желудок его завтра перестанет производить раковые клетки, или еще в какую-нибудь чудесную чепуху заставит себя поверить. Посему умирать следует завтра».

Успокоившись на этот счет, Супермен поглядел на Париж, в который только что въехало такси. Завтра к вечеру он все так же будет хмур и сыр, как и сейчас, только Генриха уже не будет. «Ну и что, — подумал Генрих, — умереть — это, наверное, как не пойти на парти, где ты всех и все знаешь. Все равно ведь знаешь, что ничего интересного на этом парти не произойдет, ты уже был на тысяче подобных… Останемся дома, Генрих… Или вернемся домой, туда, откуда все пришли, из черной комнаты небытия, вернемся опять в черную комнату. Теплую черную комнату».