Невозможно представить себе исследования помимо книг и учительской, проповеднической деятельности — без университетской или церковной кафедры. Сократ же просто пользовался свободными формами отношений и общественной жизни в современных ему Афинах, стараясь многих привлечь к участию в его собственной духовной деятельности. С каждым приходившим к нему и с теми, от кого он надеялся услышать нечто дельное, Сократ вступал в беседу и спор, причем многие люди самых разнообразных наклонностей, например, Платон и Ксенофонт, Алкивиад и Критий, вскоре уже поняли, что можно извлечь из общения с этим своеобразным мыслителем. Наиболее своеобразным в нем было то, что он не стремился ни к одной из обычных человеческих целей, не брал за свои занятия никакой платы и вовсе не желал быть софистом, т. е. учителем мудрости по профессии. При этом бросалась в глаза его внешность, лицо, напоминавшее Силена, умные большие глаза. Вскоре он всем стал известен в Афинах, где и без того все полноправные граждане так часто встречались, что все сколько-нибудь выдающиеся люди наверняка были лично знакомы.

Конечно, подобные знакомства были весьма поверхностны: по-настоящему понять такого человека могли очень немногие. А что большинство знало Сократа весьма поверхностно, доказывается той комедией Аристофана, в которой он был выведен на сцену в качестве представителя того самого учения, против которого боролся. Он предстает перед зрителями ярым софистом, которому ничего не стоит доказать, что сын должен сечь отца. Но эти нападки Аристофана не повредили философу, и он еще четверть века продолжал свою деятельность. Он был женат, и у него были сыновья. Частная домашняя жизнь не была доступна афинскому гражданину, и о Сократе слышно и во время суда над полководцами, и во время правления тридцати тиранов, которым он был особенно неудобен. До серьезного столкновения между тиранами и этим представителем свободного слова не дошло только потому, что олигархия пала очень быстро, и только после восстановления демократии на Сократа, уже переступившего предел старости, была подана жалоба.

Существенные поводы к подаче этой жалобы недостаточно известны. По существу выдвигаемых претензий и по тому, что известно о лицах, являвшихся инициаторами судебного процесса, можно прийти к заключению, что эта жалоба исходила из староафинской демократической среды: «Сократ не верит в богов — покровителей города, вводит новые божества и портит юношество». Суд был чисто тенденциозным. В лице Сократа, который неодобрительно отзывался о некоторых основных учреждениях афинского государства, например, о замещении должностей по жребию, хотели, видимо, поразить всех недовольных или, может быть, дать им некоторое предостережение. По крайней мере, из всего хода процесса с полной очевидностью явствует, что Сократ весьма легко мог бы избегнуть своей участи. Ему стоило только смиренно покаяться, подобно всем другим обвиняемым, перед судом гелиастов — сборищем самых простых афинских граждан. Он этого не сделал, а напротив, воспользовался этим случаем только для того, чтобы во всеуслышанье возвестить новую, великую истину, а именно — что существует возложенная божеством на него и на всякого другого человека безусловная, непременная обязанность, которую следует почитать выше всякой политической прихоти. «Я буду повиноваться богу, а не вам!» — воскликнул он в заключение своей защитной речи, и хотя эта мысль должна была показаться массе простых афинских граждан мятежной, обвинительный приговор был вынесен лишь весьма незначительным большинством. Этот факт может служить доказательством того, что в Афинах еще умели ценить свободу слова, а может быть, даже и того, что новые идеи уже успели пустить глубокие корни. Только тогда, когда Сократ с явной насмешкой отнесся к аттическому закону, допускавшему различные снисхождения в пользу осужденного, смертный приговор был произнесен значительным большинством, и едва ли какой бы то ни было суд мог бы поступить иначе в данных условиях. Но еще до приведения приговора в исполнение Сократу предоставлялась возможность спастись. Ни одна казнь не могла быть совершена в дни древнего панионийского празднества в честь Аполлона — в то время, когда отплывший в Делос корабль с афинскими феорами (священными послами) находился на пути к острову и обратно в Афины. Притом никому из друзей Сократа не препятствовали посещать его в темнице и, судя по этому, есть основание предположить, что в правящих кругах ничего не имели бы против того, чтобы Сократ избег смертной казни посредством бегства или добровольного изгнания. Партия, признававшая деятельность Сократа вредной, была бы гораздо более довольна подобным исходом, чем той геройской смертью, которой он увенчал свой величавый, спокойный и уверенный образ действий. Но Сократ и не подумал избегать смерти. В стенах афинской тюрьмы произошла та неописуемо торжественная сцена, которую так трогательно описывает Платон, называя Сократа «лучшим, справедливейшим, мудрейшим из людей». Смертью, которой он не искал, но которую свободно принял, мудрец запечатлел святость обязанности повиноваться законам родной земли и неколебимость своих убеждений (399 г. до н. э.).

Эта смерть, в кругу ближайших к Сократу людей представлявшаяся громадным событием, была едва замечена среди течения жизни большого города и вскоре забыта. Почти смешно слышать, когда говорят, будто афиняне впоследствии оплакивали смертный приговор, произнесенный над Сократом. Не следует забывать, что не афиняне присудили Сократа к смерти, а афинский суд присяжных, и, надо полагать, каждый гелиаст подал свой голос на основании той клятвы, которую они приносили, вступая в должность: «Клянемся судить по законам, а в тех случаях, где нельзя применить закон — по чистой совести». Но люди, подобные Сократу, не от афинского суда присяжных получают свое оправдание. Не только в Афинах, но и во всей Греции смерть Сократа была замечена только в немногих кружках мыслящих и ученых людей.

Демократическое правление утвердилось в Афинах, не приведя к столкновению со Спартой. Афины не тревожили Спарту, и в течение целого двадцатилетия спартанцы беспрепятственно поддерживали свое господство над всей Грецией. Эта гегемония держалась не на общем довольстве подчиненных ей государств и городов, а более напоминало чужеземное господство. Во многих местах небольшие отряды спартанского войска под командой гармостов, как правило, людей простых и малообразованных, поддерживали господство незначительной кучки местных олигархов и тем самым способствовали не только многим насилиям со стороны олигархии, но и широко распространяющейся порче нравов. К тому же каждый спартиат в городах, занятых спартанскими гарнизонами, привыкал смотреть на себя как на господина и повелителя, вследствие чего всюду существовало полное бесправие, невольно заставлявшее сожалеть о прежней афинской гегемонии. Разумеется, у спартанцев всюду были свои добровольные шпионы, и они своевременно узнавали, где именно недовольные пытались сплотиться для того, чтобы произвести насильственный переворот. Пока во главе спартанского управления стоял зоркий и энергичный Лисандр, он умел заранее предвидеть и предупреждать все опасности. Так, например, не ушел от его руки опасный враг Спарты, Алкивиад, который пал от предательской стрелы во владениях сатрапа Фарнабаза. Алкивиада устранили из опасения, что он мог бы воспрепятствовать выполнению большого плана, к осуществлению которого при помощи Лисандра готовился старый союзник Спарты — Кир Младший.

Брат Кира, Артаксеркс II, еще в 404 г. до н. э. вступил на персидский престол. Кир Младший принадлежит к числу немногих личностей позднейшего персидского мира, способных возбудить к себе живейший интерес. Он известен не только по имени, но и по отзывам очевидцев, лично знавших его. После несчастного для афинян сицилийского похода наступило время для Персии вступить в войну, столь гибельную для эллинского мира, и Кир с величайшей готовностью начал борьбу с ненавистными Афинами. Он не только горел желанием отомстить за все зло, которое афиняне когда-то сделали Персии, но и одновременно питал гораздо более обширные планы, мечтая о восстановлении древнеперсидского могущества и величия. С братом он жил не в ладах и однажды дерзнул в такой степени прогневить царя, что его смогло спасти только преобладающее влияние царицы, их общей матери. Артаксеркс был настолько слаб, что вновь отправил его в Сарды, в его сатрапию. Но, конечно, сообразно общепринятым воззрениям всех восточных монархий, Кир, провинившийся и навлекший на себя подозрение брата-царя, должен был постоянно опасаться за свою жизнь. И вот он задумал свергнуть своего брата с престола, и, твердо уверенный в том, что Спарта поможет ему в выполнении этого намерения, надеялся на успех своего замысла. Это и было прелюдией к знаменитому походу греков в Персию.