Я не имею право продавать пальто.

Немедленно возвращаюсь в отель. Пусть я голоден, но зато смогу без угрызений совести выдержать взгляд кошмарного Мушиноглазого. Это будет чудовищно успокоительным ощущением. Потом я поем немного питательной смеси. Я и без того хочу пить. Насколько я знаю это питательное средство, мне его хватит на неделю. Это как лекарство. Двух ложек совершенно достаточно. Питательная мука это выдержит, вопрос лишь в том, смогу ли и я… Пальто не продается. Я этически и морально возвышенная натура, человек утонченный и чувствительный. Моральное питательное средство для самого себя.

Мне показалось, что я снова слышу голос хэндли.

Легкая дрожь пробирает меня. Господь, Боже милостивый, зачем ты искушаешь меня?..

Изящно и тихо жужжа, как пение сверчка на лугу в летнюю ночь, приближается ко мне уже знакомый мне звук и целует меня: «Ну, подходи!»

Нельзя не идти на зов.

Я мчусь маленькими переулочками.

Повсюду празднично одетые люди. Супружеские пары, безмолвно идущие по улицам рядом друг с другом. Их держит вместе только воскресный день и узы брака, но по крайней мере они сыты.

И тут я вижу хэндли.

Боже мой! Только бы не потерять его из виду. Вон он идет в конце улочки, толкая тележку перед собой. Он двигается и поет точно так, как по праву можно ожидать от серьезного скупщика, от натурального хэндли.

– Тра-ла-ла-ла… Я хэндли… Я скупаю у хороших ребят их одежду… Тра-ла-ла-ла…

Сейчас я подойду к нему и продам свое пальто.

Да, но это не так просто. Сначала надо выждать момент, когда на улице будет поменьше народу.

Неторопливо проходя мимо, я беззаботно осведомлюсь: «Господин хэндли, сколько вы дадите за мое пальто?» Эту фразу я брошу как бы мимоходом и небрежно, как подобает человеку, для которого вся эта затея совсем не важна, который лишь случайно увидел хэндли и сказал себе: «Посмотрим, что было бы, если бы я предложил ему купить мое пальто». Не повинуясь нужде, а из чистой скуки.

Все это прекрасно, но хэндли моментально использует это. Он сразу предложит меньше. Наоборот, надо на очень грустной ноте подступиться к нему: «Да, признаюсь, если хотите знать, я очень нуждаюсь в деньгах!» Может, он сжалится надо мной.

У хэндли нет сердца. Рассчитывать на это? Напрасный труд. Нет, надо идти к нему твердым шагом; нужно наорать на него, чтобы он сразу понял, с кем имеет дело.

А что будет, если пальто ему не понравится? Он примется лгать. Достаточно лишь посмотреть на него, даже взгляда на его спину довольно, чтобы убедиться: ни одного правдивого слова этот человек в жизни не сказал. Каких только людей нет на свете!

Я заметил, что за мной тащится какой-то оборванный парень. Чего ему надо?

Он подходит ко мне смиренно, с опущенной головой, и говорит:

– Я уже три дня ничего не ел…

Почему именно три дня? Почему не четыре и не два? В любой сказке люди не едят ровно три дня. И я должен ему верить?

Он лишь взглянул на меня и опустил голову. Итак, еще один, который ничего не ел. Родственная душа, только иначе одет, чем я. Если я сейчас не пойму этого человека, то как же его поймут те, у которых есть что поесть?

– Ну, пошли вместе, так и быть, дам вам что-нибудь. Мы оба тащимся за хэндли, который идет впереди нас и поет:

– Тра-ла-ла-ла… тра-ла-ла…

Собственно говоря, этот побирушка – посланник Бога. Бог проснулся и принимает свои меры. Нищий будет продавать мое пальто.

– Послушайте, господин нищий, – говорю я, – что вы скажете об этом пальто?

– Прекрасное пальто.

– А цвет?

– Очень красивый.

– Господин нищий, это хлам. Просто обыкновенный хлам. Я не выношу больше это пальто. Je commence à m'embêter. Продайте его этому старьевщику.

– За сколько?

Это умный парень. Его отец определенно посещал гимназию. Такое ведь передается с генами…

– Проси как можно больше.

Он берет пальто, несет его хэндли. Я скромно отступаю назад. Хэндли хватает пальто, придирчиво его рассматривает. Я слышу его голос:

– Даю за это сорок франков.

Я совсем забыл предупредить нищего, чтобы он поторговался. Я сам еще ни разу в жизни не торговался, но так не может продолжаться, это же чистое сумасшествие. Надо, безусловно, начать новую жизнь. Может, он даст на пять франков больше. С пятью франками можно питаться целый день на витаминной основе. Без витаминов – на три франка.

Решившись, я подхожу к обоим. Заново родившийся – решившийся торговаться; это зарево новой жизни. Осанна!

– Пальто принадлежит мне. Тридцать пять франков.

– Сорок, – отвечает он неуверенно.

– Тридцать пять! – рычу я.

Хэндли напуган, он платит тридцать пять франков и уходит.

– Что случилось? – спрашивает нищий. Действительно, что случилось?

– Он же хотел дать сорок.

– Теперь скажите сами, господин нищий, видали ли вы когда-нибудь подобного афериста? Сейчас же идите за ним и потребуйте от него пять франков. Я ведь приезжий и незнаком с местными нравами и обычаями. Je suis étranger, Monsieur. Я иностранец, мсье.

Нищий гонится за хэндли. Я гонюсь за нищим.

Они начинают оживленно жестикулировать и показывают на меня. Я слышу, что разговор уже зашел о родителях хэндли.

Люди останавливаются и начинают интересоваться. Мне это не нравится.

Нищему я должен дать минимум пять франков. Из-за продажи пальто его добрая репутация в этих местах загублена. Пять франков, которые он сейчас выбивает, по праву принадлежат ему. Чего я, собственно, еще жду? А если он их не получит, я должен ему что-то давать из своих тридцати пяти? Пусть нищий продает охотничье пальто своего отца. А если у него его нет? Чего нет – отца или пальто? Но почему я, собственно говоря, все еще здесь торчу?

Я неспешным, прогулочным шагом направляюсь на угол улицы, а оттуда мчусь домой и взлетаю к себе на четвертый этаж.

Зачем я пришел домой?

Где это питательное средство? Господи, будь к нему милостив! Я швыряю все на лист бумаги, комкаю ее и выбрасываю в окно. Комок долетает как раз до крыши мастерской напротив.

Ну вот, все закончено, теперь мы идем есть.

Я лезу в карман, чтобы пересчитать деньги, – их там нет. Обыскиваю все карманы подряд – ничего похожего. Я молю Всевышнего и ищу снова. Десять раз заклинаю Создателя. Денег пока все еще нет. Что это значит?

Я задыхаюсь. Где тридцать пять франков? Хэндли отсчитал нищему, а нищий деньги мне еще не отдал. Так все и было. Только денег у меня нет.

Голод окончательно лишил меня разума.

Я мчусь в обратном направлении к тому месту, где мы заключили выгодную сделку по части пальто.

Нигде нет хэндли, нигде нет нищего. Я не рискую предположить, что оба исчезли в тот момент, когда я молился.

Как хоть выглядел этот нищий? Не помню. Я знаю о нем лишь то, что он три дня ничего не ел, но теперь в этом вопросе полная ясность, и он уже наверняка ест.

Целый час ищу обоих – напрасно.

Все. Конец.

Я возвращаюсь в комнату и, не помня себя от отчаяния, сажусь на стул.

Если бы я не бросил нищего на произвол судьбы, мы могли бы сейчас сидеть вместе и неторопливо есть. Нищий рассказал бы мне историю своей жизни, с ним наверняка случались интересные истории.

Он определенно будет есть, но не в этом районе.

Я выглядываю в окно.

Питательное средство лежит на крыше мастерской напротив, завернутое в бумагу. Даже лучше, что именно там. С тех пор как я и питательное средство спали в одной комнате, крысы отеля «Ривьера» толпами ломились по ночам в мою дверь. А теперь наконец будет покой.

Небо красивого серого цвета, и птицы носятся над домами. За окнами живут люди. Счастливые и несчастливые. Да-а, целая куча несчастливых. Если у кого-то портится желудок, он уже считает себя несчастным. Может быть, даже плачет. Я не несчастен. Но если так, то зачем я сижу такой грустный? Нужно быть веселым.

Надо бы спеть что-нибудь.

Небольшую, простую песню, которую смогу спеть даже я, чтобы успокоиться. Но я не знаю ни одной песни. Хотя нет: гимн. Но он печальный, кроме того, при пении гимна надо вставать. Я знаю еще одну: «Славный май, веселый май». Но это чепуха.