Мантин извлек из кармана своего белого шелкового костюма пачку «Бьюл Дюрхам».

– Ты хорошо держишься, парень, – сказал он с меланхолией и нежностью в голосе. – Я бы тоже выпил, но не могу. Я как выпью – такие штуки выделываю! Поэтому-то и бросил.

Я искал, что бы сказать в ответ, только и смог выдавить из себя:

– Жаль, жаль.

И опять хлебнул виски.

Чем дольше я на него глядел, тем больше мне казалось, что я уже где-то видел его лицо. Если это и был преступник, то он уже длительное время имел деньги, положение в обществе и власть. При свете он выглядел лучше. Его облик можно было расценить как угрожающий или располагающий, манеры – воспитанными или холодно-презрительными, в зависимости от того, был он вашим другом или врагом.

Когда я приложился к бутылке, полотенце упало. Я поставил бутылку на сливной бачок и снова обвязался полотенцем. Мантин присел на краешек ванны.

– Вообще-то, – доверительно сказал он, – я не доверяю типу, которого встретил в баре. Пьяницы – ненадежные люди. Это общеизвестно. Я с такими часто сталкивался в жизни. Но когда порядочный человек решит кутнуть, это – совсем другое дело. И потом, ты мне нравишься, Чартерс. Ты свободен от предрассудков, в тебе есть, как говорится, человечность. И, что еще лучше, ты решителен.

Я посмотрел на себя в зеркало аптечки. На вид я был трезв, но это было не так – я был мертвецки пьян, так пьян, как не был никогда в жизни. Я совсем не понимал, ни кто такой Мантин, ни то, о чем он мне говорил. И вообще, мне вдруг все стало безразлично.

– Спасибо, – важно сказал я ему.

Мантин вынул из кармана фосфорную спичку и быстрым и точным движением прикурил свою свернутую вручную сигаретку.

– Не за что, старик, – сказал он. – Это тебе надо сказать спасибо. Ты знаешь, за что и почему. Есть типы, которые крутят и мямлят: «Может быть... Я посмотрю, что можно будет сделать...» Дерьмо собачье! А потом стараются уклониться. Лично я люблю людей, которые прямо идут к своей цели и играют в открытую, как ты.

Для меня его слова были как бы сказаны на иврите. Я не понимал, о какой цели шла речь и во что я играл в открытую.

Последняя порция виски подействовала не так облегчающе, как первый глоток. Она проходила с трудом. Мне не хотелось иметь никаких дел с Мантином. Он был для меня птицей слишком высокого полета. Это чувствовалось и по его манере вести разговор, и по его быстрым и четким жестам, которые подчеркивались блеском бриллианта на его пальце. Это, наконец, было видно и по его манере одеваться. Для него семьдесят два с половиной доллара в неделю были зарплатой тупицы. Он столько же ставил на один номер, играя в рулетку.

Мне очень хотелось завершить нашу встречу. Я потерял работу у Кендалла, моя трехнедельная зарплата, вне сомнения, улетучилась, я был в постели с Лу в номере гостиницы, и мне предстояло вернуться домой и объясниться с Мэй. Словом, и без него у меня неприятностей было предостаточно.

Я наполнил умывальник холодной водой и окунул в него лицо. Это так хорошо на меня подействовало, что я сунул в воду всю голову и намочил грудь. Затем я посмотрел на свои часы. Стрелки вновь обрели свою нормальную длину. Когда я посмотрел на часы в первый раз, было пять утра. Теперь часы показывали пять минут шестого.

Мантин понял намек.

– Я тебя не задержу, старик, – сказал он, поправляя свою роскошную шляпу. – Как я тебе ночью и говорил, я все рассказал капитану, едва он сошел с самолета. И мы решили, что ты нам подходишь. – Он извлек из кармана коричневый пакет и положил его на край умывальника. – Итак, Джим, мы согласны. Вот сумма, о которой шла речь: бумажки новые, только что из банка.

Я, как загипнотизированный, смотрел на пакет, не решаясь его открыть.

Мантин поднял крышку унитаза и бросил сигаретку в воду. Взгляд его стал еще более холодным.

– Будут и еще деньги, Джим. Столько, сколько будет нужно.

Он встал, сбил щелчком с лацкана пиджака воображаемую крупинку пепла и сказал с улыбкой, которая диссонировала с выражением глаз:

– Ты, полагаю, не думаешь, что я намерен платить тебе деньги ни за что, ни про что?

Он легонько похлопал меня по бокам.

– Я ужасно недоверчив, понимаешь? – Он пытался остаться на дружеской ноге. – Но, боже мой, Джим. Об этом не стоит и говорить! Ты знаешь правила игры. – Он хлопнул меня по плечу.

– А теперь, будь здоров! Иди к своей малышке. В любом случае до завтрашнего утра сделать тебе ничего не удастся.

Он открыл дверь ванной комнаты.

Я попытался было сказать: «Обождите». Но не смог. У меня перехватило горло. Дверь бесшумно открылась и также бесшумно закрылась. Я лихорадочно разорвал конверт. В нем было десять банкнот достоинством в тысячу долларов каждая. Я чуть было не задохнулся от волнения. Пришлось глотнуть виски. Потом, пошатываясь, я пересек комнату и открыл дверь в коридор.

Мантин стоял перед лифтом. Он уже не имел вид жестокого и опасного человека. Он походил на очень одинокого человека. Не успел я поднять руку, чтобы сделать ему знак вернуться в номер, как на этаже остановился лифт.

Мантин не понял моего жеста. Он мне сделал прощальный жест рукой и с довольным видом улыбнулся. Железная дверь закрылась за ним, и я остался в коридоре один.

Глава 4

Я закрыл дверь и вернулся в ванную комнату. Пакет по-прежнему лежал на краю умывальника. Я снова пересчитал деньги. Да, ошибки не было. Там было ровно десять тысяч долларов. Впервые в жизни я видел тысячедолларовые бумажки. Я пощупал одну из них – она была совсем новенькая и хрустящая, словно и впрямь была «только что из банка», как мне сказал Мантин.

Я заметил, что дыхание мое стало таким же прерывистым, как и в момент пробуждения, когда я услыхал стук в дверь. Я, видно, что-то обещал сделать для Мантина. Что-то, что стоило десять тысяч долларов.

Но что именно? Что я мог для кого-нибудь сделать за такую сумму? Мантин сказал еще: «Будут и еще деньги. Столько, сколько будет нужно».

Он знал мое имя. Он звал меня Джимом и был со мной на «ты», словно хорошо знал меня, словно мы были закадычными друзьями и я был ему ровня.

По груди текли струйки пота и поглощались махровым полотенцем. Да, еще хлеще, Мантин сказал: «Ты, полагаю, не думаешь, что я намерен платить тебе деньги ни за что, ни про что?» Ни больше, ни меньше. И еще он, помнится, сказал, что я знаю правила игры. Яснее намека быть не может.

Он рассчитывал, что я ему что-то поставлю. Я должен расплатиться, иначе... О том, что будет «иначе», я предпочитал не думать.

Я снова сполоснул лицо холодной водой, потом отправился в комнату, нашел брюки и принес их в ванную. Карманы брюк были набиты бумажками в пять, десять и двадцать долларов.

Я стал пытаться припомнить, играл ли я где-нибудь. Тщетно. Но чем-то я был возбужден. Я, помнится, кричал: «Эй, ты, рыжий, попробуй выиграть!»

Я расправил бумажки и пересчитал их. Мистер Кендалл заплатил мне за прошедшую неделю и за две недели вперед без вычета налога и выплат на социальное страхование. Когда я уходил из дома, у меня с собой было сто девяносто семь с половиной долларов плюс несколько долларов серебром. Я выпил три бутылки пива в «драйв-ин»[1] при «Кантри Клаб Род». Затем я взял такси, чтобы ехать в «Оул Свимминг Хоул». Я помнил, что выложил на бар двадцатидолларовую бумажку, чтобы похвалиться перед Шедом. Я посетил, по меньшей мере, полдюжины кабаков. Я слушал какой-то оркестр. Я катался на машине. Я съел порцию омаров. Все это должно было стоить денег. И денег немалых. Но у меня все-таки оказалось четыреста долларов, то есть примерно вдвое больше, чем было с самого начала.

Я глотнул еще виски (пить который у меня не было ни малейшего желания) в надежде, что он промоет мне мозги. Но виски только еще больше опьянил меня. Я попробовал поразмыслить, но чем сильнее я старался что-нибудь вспомнить, тем больше сгущалась пелена, окутывающая мою память. Я отчетливо помнил «Оул Свимминг Хоул». Оттуда я направился в «Сан Даун Клаб». Именно там я слушал оркестр. Я где-то танцевал с рыжеволосой девицей, что-то воркуя про любовь. Я съел порцию омаров. Вне сомнения, у Эдди. Позже, значительно позже, я оказался прислоненным к стойке бара в «Бат Клабе» и разговаривал с шайкой богатых туристов. Я раздувался от собственной значимости, преувеличивая собственные знания и редкие успехи и выдавал за свершившийся факт те великие деяния, свершить которые я мечтал только во сне, стараясь убедить себя и всех, кто мог меня слышать, в том, что я большой ловкач (каким я когда-то мечтал стать).