Взобравшись на холм, Фабий опустился на землю и устремил взор на восток. Лициний присел рядом, сдвинув меч, чтобы не мешался; морда металлического тигра поблескивала над его плечом. Высокий рост, голубые глаза и рыжина, все еще заметная в коротко стриженных седоватых волосах, выдавали в нем уроженца Альп. Некоторое время оба молчали. Они были побратимами, последними из контурбения - восьми из множества легионеров, вставших под знамена Юлия Цезаря, когда тот замыслил поход в Галлию. В лучшие дни легиона они делили пищу и кров, сражаясь плечом к плечу. Аппий был одним из них. Лициний бросил взгляд на склон, где тот нашел последнее пристанище, затем сунул руку в мешочек на поясе и протянул Фабию небольшой камешек - гладкий, совсем легкий, с дырочкой в центре. Фабий поднес его к глазам.

- Цвет как у мела. Смотри-ка, внутри что-то есть. Комар!

- Нашел на теле Аппия,- сказал Лициний. - Фамильная драгоценность, досталась ему от матери. Чудной самоцвет, его добывают на морском побережье к северу от Германии. Аппий называл его горщим камнем. Помнишь орнамент на щитах у галлов, с которыми мы бились под Алезией? Те же переплетенные звериные тела выгравированы и на этом камне. Знаешь ведь, по матери Аппий был германец. Такие амулеты у них дают детям - на удачу. Он и сам надеялся щавести когда-нибудь ребенка. Я пообещал Аппию, что возьму камень себе, если с ним случится беда. А ведь он как-то умудрился его соханить за все эти годы в каменоломне.

- И думать не хочу, где он его прятал, - откликнулся Фабий. - Впрочем, это вполне в духе Аппия. Он всегда все делал кое-как.

- Нам будет его не хватать.

- До самой встречи в Элизиуме.

Лициний завязал мешочек.

- Теперь он твой. Мы уже не молоды, но и не слишком стары. Быть может, для тебя все это когда-нибудь закончится, ты встретишь женщину и заведешь ребенка. А мое время ушло. У меня был сын, но сейчас его волосы уже подернулись бы сединой, и другой возможности не представится. Сохрани эту вещицу и не забывай Аппия. Помни и обо мне, frater. Запомни всех нас, как запомнишь этот день.

Фабий промолчал, но камень возвращаться не торопился. Взгляд Лициния скльзнул по фигуре товарища. Макробий, бывший кожевник, соорудил для них обувку из верблюжьей кожи - крепкие походные сандалии с ремешками, покрывавшими голые икры до самых коленей. В таких хоть на край света. Во всем прочем они походили на варваров. Оружие и доспехи Фабия были добыты в разбойничьих налетах - в том числе и кожаная куртка, жесткая от запекшейся крови и кое-как усиленная обрывками парфянской кольчуги, на римский манер. Она вернее защитила бы от удара мечом, зато новая броня Лицини, сделанная из сотен металлических квадратиков, могла бы остановить стрелу и оберегала от ветра. Фабию досталось их трофейное оружие - короткий бронзовый меч, украшенный замысловатым чужеземным орнаментом из драконов, тигров и демонов. Он во многом напоминал рымский гладий и великолепно подходил для ближнего боя. Массивный меч на спине Лицини - острый, как стебли болотных трав - предназначался для того, чтобы рубить, а не колоть. Предыдущей ночью он снес врагу голову, словно колчан капусты. Однако при рубящем ударе туловище остается незащищенным, а такое у римских воинов не в чести. Лициний решил поговорить с Руфом, кузнецом, - пусть укоротит. И вдруг вспомнил: Руф тоже умер. Впрочем, какая разница? Он вытянул обнаженные руки и раскрыл ладони.

- Только посмотри на нас. Я уже почти не чувствую холода. Моя кожа стала толстой, как шкура верблюда. И когда приходится убивать, я делаю это голыми руками… Наверное, мы превращаемся в богов.

- Боги - это наши братья, ушедшие прежде нас.

Казалось, голос Фабия принадлежал юноше, но стоило Лицинию поднять глаза, и он увидел изможденного, поседевшего мужчину, одной ногой стоящего в загробном мире. Вчера днем, напившись до бесчувствия и заклеймив друг друга тавром, они постригли бороды и волосы перед последней битвой. Выйти из ущелий живыми легионеры не рассчитывали и потому хотели выглядеть достойно, когда встретятся с усопшими в Элизиуме. Лициний потрогал кожу на черепе. Жесткая, грубая, как и все его тело… как распиленный кусок мрамора, по которому скользили когда-то его пальцы в римской мастерской. Запястья кольцом огибали рубцы - толстые, будто слоновья шкура. Тридцать четыре года в цепях. Им удалось выжить, но у Лициния было чувство, что на самом деле они призраки, живые мертвецы, а их души расстались с телами на пылающем поле сражения при Каррах.

- Ты вспоминаешь о ней? О той битве? - спокойно проговорил Фабий.

- Постоянно.

Удача отвернулась от экспедиции с самого начала. Командовал римскими легионами Красс. Красс, считавший себя ровней самому Цезарю. Лициний фыркнул. Красс - денежный мешок. Красс, думавший лишь о золоте. Они презирали его, ненавидели даже больше, чем противников-парфян. На переправе через Евфрат небо сотрясли раскаты грома, стали бить молнии, поднялся страшный ветер - ураган с водяной пылью. И тут штандарт легиона, священный орел, сам собой повернулся вокруг оси. Сам собой. И все же они двинулись дальше. Поражение еще можно было бы стерпеть, но поражение без чести… У Красса не нашлось мужества заколоться самому, и покончить с ним пришлось его трибуну. Несчастный примипил¹ Гай Пакциан принял на себя участь, предназначенную Крассу: парфяне вырядили его в красное женское платье и пустили со свитой из трубачей и ликторов на верлюдах через строй из окровавленных голов римлян, насаженных на шесты. Враги залили ему в глотку расплавленное золото, издеваясь над глупостью Красса, возомнившего, будто деньги и щедрые посулы обеспечат ему верность солдат.

Но это еще было не самое худшее. Страшнее оказалась утрата священного орла: его сорвали со штандарта и унесли на глазах легионеров. С этого мгновения все они обратились в призраков, живых - и все-таки мертвых.

- Нет ли у торговца каких-нибудь вестей из Рима? - тихонько спросил Фабий. - Из нас один ты говоришь по-гречески, а когда он молил нас о пощаде, я разобрал греческую речь.

- Он много раз бывал в Баригазе - эт о город на Эритрейском море, куда стекаются торговцы на пути из Египта. Там он и выучил греческий. Туда же направлялся и согдийский караван. - Лицинй помедлил, сомневаясь, какой реакции ждать от Фабия. - Да, мой друг, есть кое-какие вести о Риме.

- Вот как! - Фабий подался вперед. - О новых победах, надеюсь?

- Торговец говорит, что войны остались в прошлом. Говорит, сейчас царит мир. - Он положил руку Фабию на плечо. - А еще он говорит, что Римом сейчас правит император.

- Император? - В глазах Фабия вспыхнул гнев, взгляд ожесточился. - Юлий Цезарь. Наш истинный предводитель. Других таких больше нет. Это может быть только он.

Лициний покачал головой:

- Цезаря нет в живых. В глубине души мы оба это знаем. И если бы он стал императором, то давно бы пустился на наши поиски. Нет, это кто-то другой. Рим уже не тот, что прежде.

На лицо Фабия тенью легла печаль.

- Тогда я разыщу Цезаря в Элизиуме. Не желаю служить никакому иному императору. В парфянском царстве я повидал, чем занимаются эти императоры. А мы граждане-солдаты.

Лициний опять вытянул руки - грубые, изрубцованные, измаранные кровью и грязью. У двух пальцев отсутствовали кончики.

- Граждане, - с горечью произнес он. - Возможно, мы были ими - тридцать пять лет назад. Да разве это руки скульптора?

Фабий оперся на локоть.

- Помнишь Квинта Вара, которого парфяне назначили старшим на южном участке стены? Первого центуриона третьей когорты? До легиона он возводил дома близ Неаполитанского залива и кое-что смыслил в строительных растворах. Он убедил парфянского визиря, что в пыли, которой мы давились все эти годы, заключен секрет крепкого раствора - как в вулканической пыли Неаполя. На самом деле, конечно, это ложь. И хотя Вара казнили много лет назад за какую-то мелкую провинность, мы с тех пор сыпали эту пыль, как песок. Стены строились тридцать четыре года, но не простоят и десяти лет, попомни мое слово. Просто рассыплются в пыль. Вот что такое гражданин-солдат. Он берет с собой на войну все свои мирские умения.