Возвращение Тадеуша Витовта Шемета в родовое гнездо ознаменовало собой недолгое, но блестящее возрождение былого величия старинного замка Мединтильтас. Тадеуш, в юности снискавший недобрую славу беспечного гуляки, проводившего дни в компании охотников и бретеров, единственным наследством которых были шляхетские гербы, с Семилетней войны вернулся покрытый шрамами и увенчанный боевой славой. Сам Фридрих Великий почтил его своим расположением, равно как и графским титулом Королевства Пруссия.
К мирной жизни землевладельца Тадеуш склонности не питал, но скоропостижная кончина старшего брата, не оставившего после себя наследника, заставила новоиспеченного графа принять на себя обязанности главы старинного рода Шеметов. И, если прежде только богатейшие угодья затыкали рот недоброжелателям, утверждавшим, что княжеским родом и происхождением от Гедимина владельцы Мединтильтаса бахвалятся без всяких на то оснований, то графский титул Тадеуша был подтвержден грамотой прусского короля и сомнений не вызывал.
В громадных каминах замка запылал огонь, изгоняя из мрачных зал вековечную сырость, каменные стены спрятались под изысканными панелями и шелковыми шпалерами, мебель везли из Варшавы и Берлина, а столовое серебро и тончайший фарфор — из самого Парижа. В Жемайтийскую глушь добрались последние веяния европейской моды, под гулкими сводами зазвучали скрипки и флейты, в ярко освещенных окнах замелькали прелестные женские силуэты — на балы и охоты в Мединтильтас стекалась не только окрестная шляхта, но весь цвет литовской и польской знати. Граф, именем которого еще семь лет назад пугали непокорных дочерей, в одночасье сделался одним из самых завидных женихов Речи Посполитой.
Страсть к Ядвиге Радзивилл, младшей дочери одной из побочных ветвей великого рода, захватила графа с первого же взгляда на юную красавицу. Со свадьбой торопились, невеста отвечала избраннику столь горячим чувством, что родители сочли за благо поскорее освятить этот союз. Столь роскошного празднества Мединтильтас не видел за всю свою историю, сам Великий Гетман литовский, Михаил Казимир Огинский, почтил его своим присутствием.
Но заря, предвещавшая долгий и ясный день, сменилась непроглядной ночью. Наутро после свадебной церемонии графиню нашли в спальне, на окровавленных шелковых простынях, с разорванным горлом. Жизнь едва теплилась в ней, и только стараниями лейб-медика гетмана удалось остановить кровотечение. Ядвига металась в горячке, но Тадеуш Витовт словно под землю провалился. Впрочем, с гораздо большей вероятностью можно было предположить, что он спустился из окна высокой башни, где находилась супружеская спальня, по густому плющу, увивавшему каменную кладку замка. Горничная графини, ночевавшая в примыкавшем к спальне будуаре, клялась и божилась, что ночью из комнаты никто не выходил.
Тело графа Шемета обнаружили в лесу через три дня. В руке у него был пистолет, привезенный из походов, на высоком лбу под светлыми завитками волос темнело пулевое отверстие. Гости, пораженные случившимся и даже шепотом едва осмеливавшиеся высказать ужасные предположения, бывшие у всех на уме, торопливо покинули замок. С графиней осталась только ее мать, старая пани Радзивилл, да доктор Шмидт, гетманский лейб-медик.
Темная тень накрыла злосчастный замок. Дорога к нему заросла травой, соседи, по молчаливому уговору, словно забыли о тех днях, когда съезжались сюда на пиры и охоты. Когда в 1775 году Михаил Казимир Огинский вернулся в Литву после нескольких лет эмиграции, последовавшей за поражением, нанесенным войскам барских конфедератов под Столовичами, и решил по долгу старой дружбы наведаться в Мединтильтас, он застал там внушающую ужас картину. По ветшающим залам тенью бродила изможденная старуха с разметавшимися по плечам седыми космами и безумным взглядом, заглядывая во все углы и бормоча себе под нос: «Где он? Где? Где медвежье отродье?» Завидев пана Огинского, она бросилась к нему с криком: «Убейте его, убейте!» Михаил Казимир с содроганием признал в безумной женщине графиню Ядвигу Шемет.
Огинский кинулся расспрашивать слуг, но челядь уже давно покинула замок, и только в сторожке Михаил Казимир обнаружил старую жмудку, с трудом объяснявшуюся по-польски, которая рассказала ему, что мать госпожи графини уж несколько лет, как умерла, врач немец уехал сразу же после ее смерти, а местные крестьяне обходят проклятое место стороной. Старуха, единственная, кто сохранил верность безумной хозяйке, решалась только на то, чтобы оставлять на пороге замка простую крестьянскую еду да носить туда воду.
Но более всего поразило гетмана открытие, что брачная ночь, проведенная покойным Тадеушем с молодой женой, имела последствия. В чумазом белокуром мальчишке с настороженным взглядом голубых глаз угадывалось несомненное сходство с покойным графом. Теперь Огинскому стало ясно, кого с такой неистовой одержимостью искала несчастная женщина. Ребенок говорил только по-жмудски и о своем происхождении не имел никакого понятия.
Движимый состраданием к мальчику, Михаил Казимир увез его в свой замок в Слониме и принял на себя заботу о его воспитании и обучении. Графиню поселили в небольшом особняке, неподалеку от имения Огинских, приставив к ней прислугу и врача. Но, оторванная от ставшей привычной обстановки Мединтильтаса, лишенная своей безумной цели, Ядвига угасла менее чем за полгода, и мальчик, которого назвали Ян Казимир, остался круглым сиротой.
Слоним в те годы процветал под властью магнатов Огинских. Михаил Казимир являл собой лучший образец вельможи эпохи Просвещения, сочетавшего государственный ум, воинскую доблесть и тягу к искусствам. В городе под его попечительством открылись детская школа и типография, в блистающем роскошью дворце ни дня не проходило без концерта или представления. В домашнем театре ставились немецкие, итальянские, польские и французские оперы, драматические спектакли и балеты. На балах и приемах играл оркестр, библиотеке мог позавидовать не один университет.
Ян Казимир, довольно быстро освоившийся со своим новым положением, получил блестящее образование. Языки, новые и древние, музыка, верховая езда, стрельба и фехтование — мальчик обещал стать достойным представителем старинного рода. Он зачитывался Дидро и Вольтером, штудировал политические и исторические трактаты, достиг изрядных успехов в математике. И только его полнейшее равнодушие к попыткам отца-иезуита сделать из него ревностного католика заставляло пана Огинского порой горестно вздыхать. Ребенок, выросший среди так и не отказавшихся до конца от языческих заблуждений жмудских крестьян, вместе с ребяческой верой в Перкунаса и Велса утратил интерес ко всякой религии, полагая ее заблуждением темного разума.
Юный граф пользовался всеобщей любовью, несмотря на некоторую замкнутость, мечтательный нрав и меланхолический темперамент. Из многочисленных сверстников, постоянно проживавших в имении или навещавших его время от времени, более всего он сдружился с племянником гетмана — Михаилом Клеофасом Огинским. Мальчиков объединяла любовь к музыке и древней истории. Только с Михаилом Януш загорался, проявляя фамильный воинственный нрав в пылких спорах о греческих героях и римских полководцах.
Конец этой дружбе чуть было не пришел в 1782 году, когда, после отъезда гетмана Огинского посланником в Брюссель, Ян Казимир выразил твердое намерение поехать учиться в Кенигсберг. Михаил Клеофас воспринял этот шаг чуть не как личное оскорбление.
— Пруссия — наш враг! — воскликнул он, — как можешь ты, шляхтич, верный сын Речи Посполитой, учиться чему-либо во вражеском стане?
— Мой дед… — начал было Януш, но Михаил перебил его.
— В той войне Польша соблюдала нейтралитет, — заметил он, — и младшему сыну великого рода было не зазорно отправиться на нее в поисках воинской славы. Но теперь…
— Я не поляк, — угрюмо ответил Шемет, — я литвин. Надменная шляхта довела державу до того, что она только и ищет, кому бы повыгоднее продаться. Магнаты озабочены только своим положением, что им народ?