Ты же с каждым годом стареешь, а я — молодею, так уж в нашем возрасте заведено у мужчин и женщин, между нами теперь лет десять разницы, еще года два-три — будешь как Соломон с девственницей, представляешь, ладно, шучу, шучу, но смотри, какая я стала гладкая, сытая да бархатная, а ведь была кошка драная помоечная, ты помнишь? Ни стрижки, ни макияжа, ужас ведь, если подумать, ты помнишь, как взялся стирать с меня ту кошмарную лиловую помаду, а я отбрыкивались, визжала — ничего не умела, ни накраситься, ни стол накрыть, ужас просто, ходила в каких-то тряпках о пяти цветах, о десяти блесках, в туфлях каких-то немыслимых, ходила, смеялась, не боялась ничего на свете, ты сдирал с меня эти туфли и тряпки, ты валил меня на диван, шаткий, как гнилой зуб, ты смеялся, ты глаза целовал. Вернись, вернись, и я вернусь, девица неухоженная двадцатилетней давности, без денег, без квартиры, без карьеры, но рядом с тобой, уверенная — никому не отдаст, все сам съест, никого не подпустит, как за каменной стеной, как за письменным столом, и что-то пишет, пишет по ночам, рвет, заново пишет, ходит мрачнее тучи, я на цыпочках за дверью, дура, дура, надо было из-под рук выдирать и прятать, и читать днем, когда он на службе, и упиваться каждой строчкой, гений, гений, а я при нем, и навсегда, верни мне меня — дуру двадцатилетнюю, наглую, на тебя орущую, тебя куском и бездельем попрекающую, малолетку, у которой ты, женщину, которую ты, только ее и никого больше, и все мне — и строчки, и крик, и слезы в подол, вот эту меня верни, верни мне, которая при тебе твердо отныне и навсегда, верни-и-и…

3.

Что значит — ты ненадолго? Ты опять убегаешь? Послушай, сколько можно, я же не вижу тебя совсем. Да, жалуюсь, именно что жалуюсь, я понимаю, что работа, но, может, нафиг такую работу уже, а? Я знаю, что мне первому не понравится, но я же скучаю, ужасно скучаю, каждый день.

Это? Это ерунда, игрушка. Ну ничего себе — сначала ненадолго, а потом еще меня же из-за моей машины… Хочешь, я пущу тебя на мышь, а поиграем вместе? "За себя". Я знаю, что ты любишь "за себя". Ладно, тогда хотя бы поговори со мной. Ты понимаешь, мне как-то совсем некуда деть себя в последнее время, и вообще не хочется ничего, потому что такая осень в городе, каждый день золотой свет и звук, каждый день падают листья, я смотрю на березу за окном, желтое проступает в ней, как седина, только очень быстро, куда быстрее, чем у человека. И понимаешь, я… Что ты там бьешь по клавишам — вид сверху? Да так же неинтересно, я понимаю, что тебе так привычнее, ладно, ладно, табуляцией это делается. Свет себе включи, темнеет уже — да тише ты! Вон настольная лампа, изволь воспользоваться! Фу, черт, разве ж так можно.

Нет, с глазами все в порядке, с ушами хуже. Я в последнее время свет воспринимаю как звук, во всяком случае такой свет — сильный и внезапный, это как музыка. Осенью Питер весь становится как музыка, тяжелая музыка, не на каждый день. А глазами-то я только от цвета слепну, если что-нибудь совсем невозможное, как на рекламных щитах, ядовитое и голодное.

Я вчера опять Призрачный мост видел, он любит в туман погулять. Может, мы бы все-таки как-нибудь сходили на набережную, а? А то ведь так вся осень пройдет, а мы ни разу и не пройдемся по мостам и островам, я уже слышать не могу о твоей работе…

Я счастлив, что уже шестой уровень, но ты можешь все-таки со мной поговорить? Ну хотя бы пять минут просто поговорить со мной, а, Господи?

4.

Я хочу оставлять следы.

Маленькие, кошачьи: топ-топ-топ, сначала через лужу, потом по асфальту, потом на капоте припаркованного мерседеса. он светится от воска, я по нему — топ-топ-топ, аккуратной цепочкой.

Воробьиные в снегу. Много-много. И кожуру от семечек. Мы тут были, мы тут ели.

Чьи-то большие на мокром песке, и чтобы было видно, что играл с водой — прыг на волну, бегом от нее, не догнала, снова — прыг!

И следы ветра в траве — примятые стебли, рассыпанные семена одуванчиков, сбитый в ком тополиный пух.

И человеческие, тяжелые, глубоко вдавившиеся во влажную почву, в сыпучий гравий, чтобы было видно: нес на руках.

Андрей Сен-Сеньков

ОКЛАХОМА

УРОКИ РИСОВАНИЯ В НАЧАЛЬНОЙ АМЕРИКАНСКОЙ ШКОЛЕ ДЛЯ МАЛЬЧИКА ИЗ СЕМЬИ ЭМИГРАНТОВ

Калифорния, "золотой штат"

Ты рисуешь желтый кружок. Цвет такой вкусный, что ты начинаешь слизывать получившийся рисунок. Вечером с соседской девочкой Дженис у вас будут получаться и не получаться желтые поцелуи. На следующий день у Дженис тоже будет урок рисования. Но она не придумает ни одного предмета желтого цвета. А после школы ее собьет автомобиль. Такси, возвращающееся из автосервиса, где его только-только покрасили в желтый цвет. А ты будешь стоять рядом, и собирать в ладонь слетающие с ее губ обручальные кольца кончившегося детства.

Кентукки, "штат голубой травы"

Ты рисуешь голубые линии. Длина их различна. Ты думаешь, те, что короче — королевы. Те, что длинней — короли. В этих линиях течет голубая королевская кровь. Некоторые короткие линии перечеркивают длинные. Там, где они пересекаются — принцы и принцессы, голубые точки. Пол определить сейчас невозможно. Издалека рисунок похож на сеточку, в которую мамина подруга, миссис Харрисон, укладывает волосы, своих седых королей и королев.

Луизиана, "пеликаний штат"

В розовые полуокружности клювов ты подрисовываешь крошечных рыбок. Тебе жаль малышей с плавниками, но птицам нужно глотать еду. Рыбки еще не еда, но уже совпадают цветом с тем, что их проглотило. В какой-то момент они поверят, что смогут спастись, если прогрызут дыры в розовом. Лишь бы не вспомнили, что нет зубов. Лишь бы не вспомнили.

Юта, "штат-улей"

Желтые и коричневые полоски нарисовать легко. Как их не расположишь — они все равно будут жужжать. Также как детальки Lego. Что из них не построй — они будут стучать. Маленькими клапанами пластмассовых сердец. Ребенку кажется, что он почти оживил построенного им братика или сестренку.

Вашингтон, "вечнозеленый штат"

Капля зеленой краски падает на пол. Упав, она сжимается от страха. От того, что ее сейчас же вытрут мокрой тряпкой, и она не успеет немного пожить. Ее маленький объяснимый страх похож на страх твоей сестры, у которой мать вот-вот обнаружит зеленую пачку ментоловых сигарет в школьном рюкзаке. Начинающийся за окном дождь смотрит на все на это миллионом североамериканских глаз.

Небраска, "кукурузный штат"

Вчера в драке толстый Хью выбил тебе молочный зуб. Сегодня, рисуя кукурузный початок, ты врисовываешь тот зуб среди зерен. Теперь кукуруза сама может укусить для себя то, в чем нуждается. Сейчас она укусит кусок воды, потом еще один. Потом выберет самый вкусный. И не будет знать, что делать с ним дальше.

Северная Дакота, "штат индейцев сиу"

Перья на голове индейца получаются слишком яркими. Так говорит учитель. Ты не понимаешь, почему он не доволен рисунком. Ведь индеец вырвал перья из птицы, пойманной во сне. Она преследовала его всю жизнь, превратив в валиту — "кричащего по утрам". Индеец рад новому ощущению свободы. Он не подозревает, что с этого дня будет просыпаться еще дальше, с каждым днем все дальше и дальше.

Коннектикут, "штат мускатного ореха"

Коричневые шарики. Они катятся в еще не нарисованные для них норки. Ты нарисуешь их позже, когда шкурки шариков станут эластичней и не пострадают, пролезая в самые тесные норки, пусть даже точки.