Глава тринадцатая

Но найти ее не удалось

Где Дуня пропадала до позднего вечера, никто не знал. С барской усадьбы домой не вернулась. Где-то, видно, пряталась.

Когда же совсем стемнело, осторожно поскреблась в окошко.

Так получилось, что все домашние спали, лишь один Демка сидел возле оконца и доплетал себе лапти. Он и вышел. Удивился. Шепотом спросил:

— Дунь, ты?

И она ему тоже шепотом:

— Я, Демушка…

— Чего ж ты? Дверь не заперта, иди. А мы думали-гадали…

— Демушка, браток… — Губы у Дуни запеклись, глаза словно бы чернотой обвело. — Демушка, ухожу отсюда насовсем.

— Что ты? Дуня!

— Смотри, никому не сказывай, что меня видел. Чтобы в ответе не были.

— Дуня…

— Мать и бабку как-нибудь успокой, коли шибко станут кручиниться.

У Демки, как у маленького, задрожал голос:

— Дуня, не надо. Не уходи.

— Надо, Демушка, куда иду, сама не ведаю.

Дуня заплакала. Слезы текли по щекам, только в темноте не было видно. У Демки еще сильнее дрогнул голос:

— Зачем ты? Дунь…

— Так надо, Демушка. А ты меня вроде бы и не видел. Слышь?

— Дуня…

— Вынеси мне, коли есть, хлебца.

— Дуня, подожди. Давай матери скажем.

— Нет, нет, Демушка. Мать не впутывай!

— Ох, Дуня…

Так и простились. Вынес Демид из дому три лепешки из муки с лебедой, которые мать к утру сберегла, Дуня взяла их, поклонилась брату и вроде бы растворилась в ночной тьме. Будто бы и не стояла только что тут, возле крыльца…

Куда она ушла? Что с ней стало? Никто в Белехове об этом не узнал.

Однако хватились, что пропала у Чекуновых девка. В деревне об этом судили-рядили и так и эдак, всяк по-своему.

А барыня сверх меры разгневалась. Приказала, чтобы нашли. Даже человека отправила в Пухово: не туда ли скрылась беглая девка? Но там о Дуне ничего не знали, никто о ней не слыхал. На расход пошла Варвара Алексеевна: через газету «Московские ведомости» пыталась ее найти. Дала объявление: мол, разыскивает она беглую дворовую девку в синем сарафане с кумачовой каймой на подоле. А лет этой девке — пятнадцатый пошел, а лицом она пригожа, обучена петь и разному танцеванию, а зовут сию девку Евдокия Чекунова.

Но и это не помогло. Дуню найти не удалось.

А театр в Пухове постепенно ветшал и разваливался.

Между кулисами и обрывками декораций повисла паутина; просачиваясь сквозь дырявую крышу, на сцену тяжело падали капли дождя или талого снега.

У входа по-прежнему стояли позолоченные деревянные фигуры, держа перед собой фонари. Но позолота с них давно слезла, а стекла на фонарях были разбиты вдребезги.

По ночам из парка доносилось протяжное гугуканье филина. Но иной раз казалось, что вовсе это не филин, а старый театр горько жалуется на свою судьбу.

И странно было, что когда-то здесь, радужно играя на хрустальных подвесках, горели свечи, что отсюда звучала музыка, на сцене кружились пастушки в коротких голубых юбочках и прекрасная богиня Диана, прижимая к груди серебряный лук и колчан со стрелами, пела дивные арии…