В отсутствие Ленина его подчиненные действовали хуже чем когда-либо. До болезни его критические замечания носили более или менее случайный характер, они отпускались в перерывах его очень насыщенной политической и правительственной деятельности. Теперь же критика стала главной заботой Ленина. Он обнаружил, что Сталин, которому, как Генеральному секретарю, была вверена вся партийная машина с 1921 года, травил грузинскую партию. Эмиссар Сталина Серго Орджоникидзе однажды даже избил руководителя грузинских коммунистов Кобанидзе. Для Грузии, где население было сплошь антибольшевистским, где стремление к независимости было только что подавлено Красной Армией, Ленин предпочитал примирительную политику. Он возразил Сталину в резкой форме.

Как раз в это время Ленин составлял свое «Письмо к съезду», называемое его политическим «Завещанием» (см. приложение Б). В нем Ленин ясно дал понять, что, по его мнению, Сталин был наиболее способным руководителем Центрального Комитета после Троцкого, и критиковал его не так, как Троцкого (за чрезмерную самоуверенность и склонность чересчур увлекаться «чисто административной стороной дела»), а только за то, что «тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть». Ленин не был уверен в том, сумеет ли Сталин «всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью».[9]

Через несколько дней, когда Сталин позволил себе грубость и угрозы по отношению к Крупской в связи с вмешательством Ленина в грузинские дела, Ленин добавил к «Завещанию» постскриптум. Он рекомендовал снять Сталина с поста Генерального секретаря ввиду его грубости и капризности — что, однако, по мнению Ленина, «становится нетерпимым» только для этой конкретной должности.[10] В целом же ленинские оговорки насчет Троцкого выглядят в «Завещании» более серьезными — особенно в том, что касается собственно политики и потенциальных возможностей Троцкого, в котором Ленин видел скорее администратора-исполнителя, чем будущего вождя.

«Завещание» составлено Лениным явно в расчете на то, чтобы избежать раскола между Троцким и Сталиным. Но предложенное в «Завещании» решение — увеличить число членов Центрального Комитета — помочь не могло. В своих последних статьях Ленин продолжал нападать на «бюрократические извращения»,[11] говорил об «отвратительном» состоянии государственного аппарата[12] и с горечью заключал: «нам тоже не хватает цивилизации для того, чтобы перейти непосредственно к социализму, хотя мы и имеем для этого политические предпосылки».[13]

«Политические предпосылки…» Но ведь на практике Ленин сильнее всего критиковал именно действия руководителей партии и правительства. В предыдущие годы он сам создал систему руководства в виде централизованной партии, противостоящей, если необходимо, всем остальным общественным силам. Он создал партию нового типа, партию большевиков, централизованную и дисциплинированную в первую очередь. И он сохранил партию именно такойа1917 году, когда перед его возвращением из эмиграции другие большевистские руководители стали на путь примирения с остальными революционными силами. Вряд ли можно сомневаться, что без Ленина социал-демократы объединились бы заново и заняли бы нормальное положение в государстве — как любое другое социал-демократическое движение. Вместо этого Ленин держал большевиков в полной изоляции, а потом пошел на захват однопартийной власти и власть эту захватил — опять вопреки сопротивлению многих своих последователей.

Из записей заседаний Петербургского комитета РСДРП[б], состоявшихся за две-три недели до Октябрьской революции 1917 года, ясно, что идея восстания была непопулярна: «боевого… настроения нет даже на заводах и в казармах»[14] и намечается уже «разочарование масс в революции».[15] Даже доклады из большинства гарнизонов звучали весьма сдержанно. Резолюция заседания ЦК РСДРП[б] 10/23 октября 1917 года перечисляет события «в связи с крестьянским восстанием и с поворотом народного доверия к нашей партии» и прибавляет, что «все это ставит на очередь дня вооруженное восстание».[16] Сам захват власти был почти целиком военной операцией, выполненной небольшими группами красногвардейцев, лишь частично с фабрик, и несколько более многочисленной группой солдат, распропагандированных большевиками. Рабочие массы оставались в стороне.

А после этого и на протяжении всей последующей гражданской войны незначительное в сущности число храбрых и дисциплинированных «товарищей» (* Деятельное ядро партии в момент Октябрьской революции состояло приблизительно из 5000-10 000 человек, из коих треть принадлежала к интеллигенции.[17] —сноска внизу страницы) сумело навязать России свою волю — вопреки представителям всех других политических и общественных направлений. Эти люди определенно знали, что будут немедленно уничтожены, если не победят. Среди них «старые большевики» обладали особым престижем как опытные подпольщики; вокруг них как создателей именно такой партии сложился ореол особой дальновидности и мудрости. Дореволюционная подпольная деятельность порождала партийные мифы и являлась источником руководящих партийных кадров до самой середины 30-х годов. Но важнейшей силой, которая выковала партийную солидарность, была гражданская война — борьба за власть. В ходе гражданской войны новая массовая партия превратилась в крепкий и испытанный механизм, в котором выше всего стояла беззаветная преданность участников.

Однако по окончании гражданской войны стало расти влияние меньшевиков и социалистов-революционеров (эсеров). Рядовые члены профсоюзов отворачивались от большевиков, а «широкие рабочие массы», по словам Радека, от большевиков уже «отшатнулись».[18] И когда провал попытки навязать строгий государственный контроль над экономикой стал очевидным, Ленин начал понимать, что вести такую линию дальше означало катастрофу. Он решился на экономическое отступление — на новую экономическую политику. Но признание большевиками ошибок немедленно открыло дорогу умеренным партиям, к которым примыкало все больше рабочих. Эти партии могли претендовать на политическую власть.

В мае 1921 года, на X партийной конференции, выступил Карл Радек. Он более откровенно, чем Ленин, поставил точки над i. Радек объяснил, что если при нынешней политике коммунистов предоставить меньшевикам свободу действий, то они потребуют политической власти; а допустить свободную деятельность эсэров в то время, как громадные массы крестьянства настроены против коммунистов, означало бы самоубийство.[19] Обе названные партии следовало либо полностью легализовать, либо окончательно подавить. Принято было, конечно, второе решение. Меньшевистская партия, работавшая в условиях тяжелых притеснений, но все же целиком не запрещенная, была окончательно разгромлена. Потом настала очередь социалистов-революционеров, по которым смертельный удар был нанесен судебным процессом над их руководителями в 1922 году.

Очаги сопротивления возникали и внутри самой коммунистической партии — они в известной степени были связаны с мыслями и чувствами рабочих; таковы группа «демократических централистов», руководимая Сапроновым, и «рабочая оппозиция» под руководством Шляпникова.

Первая из них выступала за свободу дискуссий по крайней мере внутри партии; обе группы противились растущей бюрократизации. Однако (это часто случается с оппозиционными коммунистическими группами) Ленин оказался вправе задать Шляпникову и его сторонникам вопрос: почему они не были такими ярыми противниками партийной бюрократии пока сами занимали руководящие посты?