Позже, однако, поведение Гретхен резко изменилось, девочка стала почти неуправляемой, и Антон знал: это все из-за того, что он сделал с ней. Но ничто уже не могло остановить его. И когда Джули исполнилось шесть и она стала бесконечно более хорошенькой, чем Гретхен, и куда живее и подвижнее, он и с ней сделал то же самое. Когда Антон овладел Джули, пикантный привкус греховности и опасности стал еще острее, потому что за покорностью и ужасом в глазах девочки с самого начала угадывалось нечто дикое, буйное, чрезвычайно возбуждавшее его. Но по мере того как Джули росла, эта необузданность перешла в саморазрушение и стремление к насилию, плоды которого они и пожинают сегодня.

И все из-за Антона Магнуса.

Наблюдая за тем, как девочки взрослели – Гретхен – угрюмо-покорная и пассивная, Джули – своенравная и неуправляемая, он иногда спрашивал себя – не постигнет ли его какая-нибудь страшная кара за его грех? Никто, даже такой человек, как Антон Магнус, не может безнаказанно попирать божеские и человеческие законы.

Но как ни странно, именно эта мысль наполняла его неизъяснимой гордостью. Услужливая память подсказала ему, что в древние века и даже еще у ранних христиан кровосмесительные отношения отцов с дочерьми не осуждались обществом, если мужчина был достаточно могуществен и обладал властью. Только позднее на инцест был наложен запрет. Одним словом, Антон Магнус сам присвоил себе это право и упивался сознанием собственной исключительности. Разве обязан он, необычный человек, подчиняться правилам, установленным для обычных людей?!

С этой мыслью он встал, чтобы пойти принять душ, а потом почитать в постели, пока не вернется Джули.

Удовлетворенно вздохнув, Магнус выключил подсветку. Пешки стояли именно там, где он хотел их видеть. Он сам поставил их туда, и они так и останутся в этом положении, пока хозяин не посчитает нужным его изменить. Да-да, хозяин. Повелитель мира.

Глава 22

Пока Антон Магнус дремал над шахматной доской, Джули лежала на животе в смятых простынях, а с ее губ, заглушенных подушкой, срывались сдавленные стоны.

Джонни был в ней. Медленные глубокие толчки ошеломляли девушку своей силой и невыразимой чувственностью, и в ее вскриках смешивались наслаждение и мука.

Джонни мастерски вел любовную игру Касаясь узкого лона, лаская его, он каждым ударом доказывал, что она – его вещь, его рабыня.

Джули услышала его горячий шепот:

– Давай, беби, давай…

Он врезался в нее все глубже, все напряженнее, так что Джули казалось: она вот-вот взорвется.

– О Боже! – простонала она в подушку.

Ее стоны не были жалобами – скорее самозабвенным экстазом гордого создания, не привыкшего отдавать даже крохотную частичку своей свободы любовнику и чья капитуляция была тем более заманчивой, что редкий мужчина мог вынудить ее на это.

– Беби, – уговаривал Джонни, зная, что она находится на самом краю и получает удовольствие от неопределенности. – Ну же, беби? Дай своему папочке! Не скупись!

Всхлипывая от наслаждения, она громко застонала, сотрясаясь в конвульсиях оргазма; из глаз потоком полились слезы.

Тогда Джонни осторожно проник в нее еще на один последний дюйм и, удерживая Джули сильными руками, позволил белому потоку собственного оргазма затопить ее.

– О Боже, – повторяла она вне себя. – О Боже..

Несколько долгих минут они оставались в том же положении: его руки на ее бедрах, вздрагивающий член, ничуть не ослабевший, погружен в нее до основания.

Джонни удовлетворенно думал о том, что завладел этой девушкой совсем, до конца.

Он стал разглядывать, как сжимаются и разжимаются маленькие кулачки, потом его взгляд остановился на изящном изгибе спины, узких плечах, упругих нежных округлостях, между которыми скрывался его фаллос. Как она восхитительна! Воздушное, покорно отдающееся его объятиям создание, но какая сильная воля кроется в холодных голубых глазах. Ему доставит огромное наслаждение сломить эту волю. И к тому же острый ум – ум, который Джонни тоже сумеет покорить.

Но все это не так просто! Теперь, когда Джонни узнал Джули ближе, он понял, что она необходима ему, как ни одна женщина до сих пор. Его волновала ее миниатюрность, хрупкость, гладкая фарфоровая кожа. И еще – извращенное наслаждение, с которым Джули принимала его в любых позах, любым способом. Для нее не было ничего запретного.

Джули была особенной не только в своем тепличном мире, но и для таких, как Джонни, пришедших с самых низов. Редкий цветок с возбуждающим ароматом.

– Давно не видел тебя, принцесса, – сказал он.-Что поделывала?

Джули, вздохнув, перевернулась на спину и, заложив руки за голову, замурлыкала, словно котенок, напившийся молока.

– Почти ничего.

Ответ прозвучал уклончиво, и это обеспокоило Джонни. Он заметил, как ревностно Джули оберегала свою жизнь от его вторжения. Она в нескольких словах рассказала о своей известной семье, не вдаваясь в подробности, но и не скрывая презрения к родственникам. Однако Джонни был уверен, что причина такой сдержанности не только в нелюбви к родным, но и в нежелании иметь что-либо общее с ним, с Джонни, кроме секса, конечно.

Сначала такое положение устраивало его. Джонни наслаждался сознанием того, что все эти великосветские гомики никогда не будут так близки к Джули, как он. Ее поведение в постели не оставляло ни малейших сомнений на этот счет. Но сейчас ему уже было этого мало. Верно, что она отдавала ему какую-то часть себя, дарила то, чем не мог бы похвастаться ни один мужчина до него, но во всем остальном между ними словно была стена. И эта невидимая преграда беспокоила Джонни.

– Почти ничего? – повторил он. – Трудно поверить.

Джули не ответила, только посмотрела ему в глаза с легким беспокойством, но без страха.

– Ну? – переспросил Джонни.

Тонкие брови раздраженно сдвинулись.

– Я ведь не пристаю к тебе с расспросами о твоей личной жизни! Ты, случайно, не ревнуешь, любовничек?

Джонни нахмурился – уж слишком снисходительно она с ним разговаривает.

Он снова принялся рассматривать Джули.

Как непохожа она на тех грубоватых девчонок, которых он перепробовал десятками за свою не такую уж долгую жизнь. Под ее хрупкой красотой скрывался какой-то испуг, надлом, придающий резкий оттенок ее словам, улыбкам, движениям! Кто-то, похоже, больно и несправедливо ранил эту девушку, а ведь ее цинизм служил лишь щитом, защитой для чувствительной души И эта чувствительность ранила сердце Джонни. Но Джули никогда не делилась с ним своими бедами, потому что была горда, как истинная дочь своего класса. Часто Джонни казалось, что она отдается ему, желая наказать кого-то, специально спит с чужаком, пришельцем из другого мира, чтобы отомстить всему своему окружению.

Джонни не заблуждался на свой счет. Он знал, что с точки зрения общества, к которому принадлежала Джули, пусть и ненавидя его, он, Джонни, – всего лишь мразь, дешевка, выскочка, низкое отродье. Именно в этом, как подозревал Джонни, крылась причина извращенного удовольствия, получаемого Джули – в самом деле, какое наслаждение иногда вываляться в грязи! Что и говорить, он удовлетворял ее в постели на все сто. Но его неограниченные сексуальные возможности были неотделимы от бруклинского акцента, дешевого одеколона, дурных манер и ума, не испорченного образованием. И поэтому хотя Джули, встречаясь с ним, уже через десять минут превращалась в рыдающую, стонущую и задыхающуюся самку, но вот питать к нему нечто даже отдаленно напоминающее уважение… – это навряд ли.

Подобные мысли наполняли душу Джонни раздражением. Он презирал собственную чувствительность и ненавидел Джули за то, что она будила ее в нем.

Джули, обнаженная, села в постели и закурила сигарету. Как она хороша, эта крошечная блондинка, на лице которой написано удовлетворение.

Но взгляд Джули был встревоженным. Чуткая, как все женщины, она поняла: Джонни сейчас не с ней. Джули курила, не сводя с него глаз.