На похоронах присутствовали сотни людей, и мама очень гордилась этим.

– Вашему отцу было бы приятно увидеть так много старых друзей, – сказала она, забывая, что уже ничто не может быть ему приятно.

Все шло нормально, и мама держалась молодцом, покуда на кладбище возле могилы не упала в обморок безмолвным маленьким комочком. Стюарт пришел на помощь, поднял ее, отнес в машину и положил на заднее сиденье. Я отправилась вместе с ними, не проронив ни слова, и села в машину рядом, поскольку траурная церемония практически закончилась. Присматривать за мамой означало для меня что-то делать и возводило барьер моему собственному горю.

Мы вернулись к маме, чтобы выпить за упокой души папы и разделить боль утраты. И как это бывало на всех итальянских похоронах, на которых мне довелось присутствовать, поминки затянулись до глубокой ночи.

Гости разошлись около одиннадцати, и только заполночь мы с Лоррейн закончили мыть тарелки и вытряхивать пепельницы.

– Святые угодники, – вздохнула Лоррейн, вытряхивая последнюю, – и как все эти люди дожили до семидесяти пяти и восьмидесяти? Они смолят, как пароходные трубы.

Она ушла, а я собралась подняться наверх, в свою спальню, когда вдовствующая сестра мамы, тетя София, остановила меня.

– Я побуду здесь несколько дней, – заявила она. – У нас с твоей матерью есть о чем поговорить. Сейчас я смогу ей помочь лучше, чем ты.

Что, вероятно, было правдой: у нее уже был опыт, как терять мужей.

– Поезжай к своему мужу и немного отдохни, – посоветовала она.

И я вернулась к Лоррейн.

Было уже далеко за полночь, когда я добралась до нее, и душа у меня ушла в пятки, когда я увидела на подъездной дорожке машину Стюарта. Он был так далек от меня в последние дни, что я даже представить себе не могла, что понадобилось ему здесь.

Может, он хочет поговорить о разводе? «О нет, – подумала я, – я этого не вынесу, по крайней мере, сейчас». Поэтому я вошла в дом через кухню, чтобы прокрасться по коридору в спальню, дабы избежать спектакля. Только несколько часов спустя я сообразила, что Стюарт и не ожидал меня здесь застать, он думал, что я останусь у мамы.

Я тихо отворила дверь черного хода и оказалась внутри, пытаясь сориентироваться в темноте. Затаив дыхание, я пересекла кухню и встала в дверях, поджидая удобного момента, чтобы проскользнуть по коридору незамеченной. Говорят, никогда не услышишь о себе хорошее, когда подслушиваешь, но тут у меня от неожиданности отвисла челюсть.

Стюарт приехал поговорить с Лоррейн и сидел в гостиной, изливая ей душу и рассказывая о таких вещах, о которых я и не подозревала. Я не собиралась подслушивать, я нечаянно услышала и похолодела, когда из гостиной донесся его низкий печальный голос:

– Я люблю твою сестру, Лоррейн, и я хочу, чтобы она знала, – я не держу на нее зла за то, что случилось. Да, я взбесился, наговорил ей кучу всего, чего не должен был говорить, и… о, Господи, я потерял ее. Во время этих печальных хлопот, связанных с вашим отцом, я хотел сблизиться с ней, защитить ее. Она казалась такой хрупкой, но она отвергала меня, она даже не смотрела на меня… своими большими печальными глазами, которые напоминают мне о нашей первой встрече: она крепилась, пыталась вести себя как искушенная во всевозможных жизненных передрягах женщина, но в ее прекрасных темных глазах была печаль, и я сразу каким-то шестым чувством понял, как ей плохо… Я влюбился в нее с того самого момента, когда увидел в первый раз. Она казалась такой ранимой, так нуждалась в ком-то, кто мог бы ее защитить, и я сказал себе: «Вот, парень, работка для тебя». И я, как лихой пират в старых фильмах, из кожи вон лез, чтобы завоевать ее. Для меня все тогда было окрашено в романтические тона. Деньги у меня водились, и я таскал ее туда, где она прежде никогда не была, – в модные рестораны, на концерты в филармонию. Ты же знаешь, она любит музыку.

Я не видела Лоррейн и терялась в догадках, хочет она что-то сказать или нет. Если и хотела, то не могла – Стюарт не давал ей и слова вставить.

– Она нужна мне, без нее я чувствую, что мне чего-то не хватает. Хотя мы и прожили вместе почти двадцать пять лет и я был вполне этим доволен, все-таки какая-то неуловимая искорка исчезла из наших отношений.

«Неуловимая искорка?» – подумала я, прислушиваясь в своем укромном месте за кухонной дверью. Выходит, он тоже заметил это и тоже не придал этому значения? Что же это могло быть такое? Игра воображения? Способность отдавать любовь друг другу, о которой говорил отец? Что бы то ни было, я знаю одно: именно эта искорка отличает счастливый брак от несчастливого. Я принялась размышлять над этим любопытным суждением, но уже следующие слова Стюарта оторвали меня от этих мыслей:

– Андреа искала что-то, и это терзало меня, поскольку сам я не мог ей это дать. Я в ее понимании вязался, скорее, с образом некоего отца, которому можно поплакаться в жилетку, но отнюдь не мужественного любовника из грез. Когда я женился на ней, я был ей нужен, но мечты о том сказочном любовнике остались у нее на задворках души. Думаю, в последний год мечты эти материализовались, а я не мог примириться со ставшими реальностью грезами. Я никогда раньше не высказывал эту мысль, но знаешь, я думаю, это случилось из-за того, что жизнь наша была однообразна и предсказуема. Это все моя вина, Лоррейн. Я забыл, как она любит сюрпризы, цветы концерты… Она ведь такая романтичная натура! Господи, за все эти годы я не удосужился преподнести ей даже шоколадный батончик или поцеловать в шею.

«О нет, Стюарт, – подумала я, – ты неправ, это все моя вина…» Он замолчал, размышляя, вне всякого сомнения, о презираемом «другом», а я прижалась к кухонному шкафу, наконец-то давая волю слезам. Я была сама не своя и, опасаясь, что своим ревом выдам себя, если останусь на кухне, как можно тише вышла из дома и побрела по тихим улочкам, всхлипывая и рыдая.

Я не могла поверить тому, что услышала. Стюарт думал, что я хрупкая, ранимая, что меня нужно лелеять и беречь. Должно быть, это он о ком-то другом думал, я же совсем непохожа не такую. Я всегда считала себя сильной, уверенной в себе женщиной, но он судил не по тому, что я о себе думала, он судил по тому, как я себя вела, и только. А если он видел меня лишь с одной стороны, то, вероятно, и сам Стюарт не совсем такой, каким я его знала. Что я видела в нем, и что скрывалось от меня?

Тот Стюарт, которого я знала, был солидный и надежный; он был якорем в моей жизни. Я доверяла ему и могла положиться на него, и ни разу за все годы в этом не раскаивалась. Может, сыграло свою роль и то, что он был высокий брюнет и красавчик? Нет, но стоило мне лишь однажды заглянуть в эти его честные серые глаза и ощутить тепло его сильных рук, как я поняла, что могу без опаски вверить себя его заботам.

Все эти годы я считала Стюарта угрюмым, и, если сравнивать его с Ричардом, возможно, он таким и был. Я всегда искала чего-нибудь другого, что-нибудь возбуждающее, подбадривая себя фантазиями и грезами. Стюарт не мог быть героем этих грез, поскольку я знала: что бы ни случилось, он будет со мной. Бог дал мне Стюарта, чтобы беречь меня, наводить мосты между землей и раем, реальностью и вымыслом, мостить дорогу, по которой я путешествовала. Как сказал отец, Стюарт «дал мне возможность расти».

Хоть я всю жизнь и мечтала о ком-то более возбуждающем, чем Стюарт, на самом деле именно он подходил под все критерии идеального мужа. Так что же исчезло? Риск? Опасность? Неужели я обречена вечно находиться на узкой грани между разрывом и воссоединением, неужели наши взаимоотношения всегда будут дрейфовать между подъемом и спадом?

Уж этого я не хотела, и для меня сейчас самое подходящее время наконец обеими руками удержать то, что имею. Единственное, чего я хочу, это Стюарта, а Стюарт хочет меня со всеми моими заморочками и необдуманными поступками. Может быть, для нас еще не слишком поздно отыскать утраченное волшебство? Мы оба хотим одного и того же, и, если объединим усилия, это обязательно сбудется.