МАКСИМКА

После гибели Чапаева дивизия на время отступила к городу Уральску. Но уже через месяц пошла в новое наступление, занимая аулы, станицы, укрепления. Белые поспешно отходили на юг.

Была глубокая осень. Низкие тучи нависли над степью. Шли дожди, смешанные со снегом.

Чапаева Маруся ехала впереди, в конной разведке. На несколько дней их часть остановилась в небольшом киргизском ауле. Бойцы разместились в трёх землянках, а Маруся попала в дом богатого киргиза. У него был полон двор коней, верблюдов, овец. С первого же дня Маруся приметила во дворе мальчонку лет одиннадцати. Работал он не по силам: таскал на себе огромные вязанки хвороста, убирал за всем скотом, носил воду. От соседей Маруся узнала, что мальчик не родной богатому киргизу, а купленный у бедняков родителей.

— Как это — купленный? — не поняла Маруся.

Она представить себе не могла, что можно купить человека, живого человека!

Но ей объяснили — есть такой обычай в этой стороне: хозяин считает, что выгоднее купить работника, чем брать его на время.

Однажды вечером бойцы собрались у костра. Сначала шли разговоры о погибшем недавно геройском командире товарище Чапаеве.

— А помните, хлопцы, его любимую песню? — вдруг спросил молодой чапаевец Лёша Новиков. И запел…

Пел он простую и грустную песню о чёрном вороне. Голос его, мягкий и чистый, то, забираясь на самые высокие ноты, звенел и далеко разносился в ночной степи, то замирал и становился чуть слышным.

Сначала его слушали молча, устремив глаза на яркое пламя костра. Но вот неуверенно один за другим бойцы стали подтягивать, и песня широко разлилась, подхваченная всеми.

Пламя костра падало, и Маруся, поднявшись, подошла к плетню, возле которого был свален хворост.

И тут она увидела того самого купленного мальчика.

Он стоял, прижавшись к плетню, маленький, незаметный, в грязных лохмотьях. Он слушал песню.

Заметив Марусю, мальчик испугался, кинулся было бежать. Но Маруся успела схватить его за руку.

— Ну чего ты испугался? Ну чего, дурачок? — спросила она и ласково погладила жёсткие волосы. — Иди посиди с нами. Песни послушаешь, покормим тебя… — И она слегка подтолкнула мальчика к огню.

С этого дня началась необыкновенная дружба между бойцами-чапаевцами и киргизским мальчиком.

По вечерам, закончив свою тяжёлую работу, мальчик прибегал к бойцам и на ломаном русском языке просил, чтобы ему разрешили что-либо сделать. И он был счастлив, если ему позволяли почистить или напоить коня. Ему казалось, что только работой он может выразить свою преданность и свою любовь.

Через неделю отряд тронулся дальше. Командир Тимофеев отдал команду: «По коням!» — и бойцы выехали из аула.

И вдруг за околицей, наперерез отряду, чуть ли не под ноги коням, кинулась знакомая фигурка в лохмотьях. Всадники остановились, а мальчик, уцепившись за стремя командира, стал о чём-то жалобно просить.

«Хочет, чтобы с собой взяли», — подумала Маруся и остановилась рядом с командиром.

— Товарищ Тимофеев, — обратилась она к нему, — возьмём хлопчика. Пропадёт он здесь, а мы человека вырастим.

Но командир наотрез отказался:

— Нельзя. Ещё подстрелят где, тогда отвечай. Не имеем права.

Когда отряд тронулся, мальчик, рыдая, упал на дорогу.

Молча скакали бойцы. Хмуры были их лица. Уже далеко позади остался аул, а всё ещё, казалось, слышались жалобные выкрики мальчика…

Проехали вёрст пять. Вдруг командир Тимофеев попридержал коня.

— Слышь, Маруся, — сказал он девушке, — скачи обратно в аул… Ну, чего? Не понимаешь? За киргизёнком скачи. Твоя правда: забрать его нужно от хозяина… пропадёт хлопчик.

Быстрее ветра понеслась Маруся. В аул влетела галопом и прямо во двор к богатому киргизу. Спешилась, привязала коня — и за мальчиком. Туда-сюда… Нет нигде!

Но вот из сарая, где хозяин держал ягнят, услыхала она приглушённые рыдания. Кинулась туда и сразу увидела: на полу в самом уголке сидит он, сжавшись в комок и закрыв лицо руками.

— Хлопчик! — тихо позвала Маруся.

Он вздрогнул, отнял от лица ладони и увидел Марусю… Вместе, рука об руку, они побежали к коню. Торопясь отвязали его, сели и поскакали.

Всю дорогу молчали. Только Маруся всё понукала коня, а мальчик вздрагивал да нет-нет и оглядывался: ему казалось, что хозяин гонится за ними…

— Чуешь, хлопчик, — сказал ему командир Тимофеев, — в Красной Армии служить будешь. Чапаевцем станешь… Смотри не подкачай!

На первом же привале мальчика приодели. Где-то раздобыли рубаху и шаровары. Маруся кое-как ушила их. Нашлась старая шинель, у которой подрезали рукава и подол, и будёновка с красной звездой. Хуже пришлось с сапогами — не по ноге все были мальчонке. Но их тоже наконец приладили.

— Теперь ты у нас боец в полной форме! — охорашивая нового чапаевца, сказала Маруся. — Только зовут-то тебя как? Сколько дней знакомы, а имя твоё не знаем!

Но мальчик улыбался, щупал рукой обновы и, с трудом выговаривая русские слова, ответил, что его никак не зовут.

Поверить этому было трудно. Позвали Лёшу Новикова. Он немного умел по-киргизски. Но и Лёша, как ни выспрашивал, ничего не добился. У мальчика, видно, не было имени. Своё прежнее он забыл, а хозяин его никак не звал, только кричал и бранился…

— Как же так? Как же так? — с изумлением повторяла Маруся. — У лошади кличка бывает, у собаки… А ведь это человек — и без имени!..

Мальчика решили отдать в пулемётную команду на воспитание к Петру Прокопьевичу, старому, заслуженному чапаевцу.

— Имя ему придумай, — сказала Маруся. — Чтоб хорошее, Пётр Прокопьевич! Сколько лет человек без имени жил, так уж пусть хорошее теперь будет.

Дивизия наступала на Лбищенск. На тот самый Лбищенск, где в начале сентября погиб Василий Иванович Чапаев.

На одной из пулемётных тачанок рядом с Петром Прокопьевичем сидел киргизский мальчик. И месяца не прошло, как чапаевцы взяли его в свою семью, а неузнаваем стал: в плечах раздался, подрос, глаза повеселели. Бойцы не переставали заботиться о нём. То один, то другой забежит узнать, как жив-здоров, гостинцев принесёт.

— Ничего, складный растёт паренёк. Смышлёный! — хвалил своего питомца Пётр Прокопьевич. — Вот нынче пулемёт разобрал, почистил да собрал. Это, братцы мои, не шуточное дело. Только одна у нас беда: не признаёт он моих имён. Колюхой пробовал звать — не откликается. Петькой — тоже без внимания оставляет…

Бои за Лбищенск были упорны и жестоки — белые крепко держались за город.

Когда чапаевцы подходили к берегам реки Урал, из прибрежного камыша вынеслась лавина неприятельской конницы, а с того берега застрекотали пулемёты, ударили орудийные залпы.

Пётр Прокопьевич на всём скаку развернул тачанку пулемётом на врага. Только приготовился строчить, вдруг пуля впилась ему в правую руку пониже плеча. Хлынула кровь. Рука отяжелела и повисла плетью.

Вражья конница всё ближе. Уже слышен храп коней, видны бородатые лица.

А от командира Тимофеева вестовой: «Что ж ты, Пётр Прокопьевич? Жарь горячее! Горячее вали…»

Куда там жарить!.. Попытался было Пётр Прокопьевич одной рукой сладить с пулемётом — не выходит. Заело что-то в замке, не двигается пулемётная лента ни назад, ни вперёд.

Тут Пётр Прокопьевич обратился к пулемёту, как к живому:

— Эх, Максимушка, Максимушка… не выдай, браток!

Пулемёт был системы «максим», и Пётр Прокопьевич иной раз в шутку называл его «Максимушкой». И вдруг со дна повозки, где, схоронившись от пуль, сидел маленький киргизёнок, раздался голос:

— Дай буду стрелять…

Пётр Прокопьевич даже не удивился, что мальчик отозвался на имя «Максимушка». Он отодвинулся, пустил его к пулемёту и, помогая левой рукой, зашептал осипшим от волнения голосом:

— Вали, вали, Максимушка! Дай им погорячее… Так им и надо!

Чапаевцы не вошли — влетели через скованный льдом Урал прямо в Лбищенск. Белые ещё отстреливались из домов, из сараев. Но город уже был в руках Красной Армии, и с криками «ура» бойцы занимали улицу за улицей.