Никакого ответа.
— Но если тебя никогда не было, значит, ты мне пригрезилась. А если ты мне пригрезилась, как могла ты рассказать мне о том, чего я не знал раньше?
Никакого ответа.
— Из-за тебя моя работа выглядит преступлением. Но ведь это не преступление. Когда дерево начинает угрожать обществу, его следует срубить.
Никакого ответа.
— И тем не менее я отдал бы все на свете, чтобы этого не было, — добавил он.
Молчание.
— Все на свете.
Вокруг по-прежнему никого не было. Наконец он вернулся, вполз в палатку и втащил в нее костер. Он отупел от усталости. Онемевшими пальцами он кое-как разворошил одеяла, обернул ими свое онемевшее тело. Согнул онемевшие колени и обхватил их онемевшими руками.
— Все на свете, — пробормотал он. — Все на свете…
День четвертый
Его разбудил солнечный свет, просочившийся сквозь стенки палатки. Он отшвырнул одеяла и выбрался наружу, навстречу утру.
Он не увидел алого порхания птиц-хохотушек; не услышал их утреннего щебетания. Дерево, залитое солнцем, безмолвствовало. Одинокое. Мертвое.
Нет, не совсем мертвое. У входа в палатку переплелись прелестные зеленые ветки, усыпанные цветами. Ему стало невыносимо больно от одного их вида.
Он выпрямился во весь рост на обрубке ветви, полной грудью вдыхая утренний воздух. Стояло тихое утро. Над Великим Пшеничным Морем поднимался туман, и в ярко-голубом небе, словно только что выстиранное белье, висели обрывки перистых облаков. Он подошел к краю обрубка и посмотрел вниз. Райт смазывал лебедку. Сухр резал на части последнее пятидесятифутовое бревно. Блюскиза нигде не было видно.
— Почему вы не разбудили меня, мистер Райт?
Райт поднял голову, нашел глазами его лицо.
— Я подумал, что вам не вредно поспать несколько лишних минут, мистер Стронг.
— Это была неплохая мысль… Где наш индеец?
— На него снова напали бизоны. Топит их в баре отеля.
На площадь въехал двухколесный жирокар, и из него вылез плотный мужчина с корзинкой в руке. Мэр, подумал Стронг. Завтрак. Он помахал рукой, и мэр помахал ему в ответ.
Как вскоре выяснилось, в корзинке были ветчина, яйца и кофе. Стронг быстро позавтракал, сложил палатку и вместе с одеялами и костром отправил вниз. И приготовился срезать первое бревно. Бревно легко отделилось от ствола, и он “слетел” в седле, чтобы приняться за следующее.
Райт остановил Стронга, когда тот, перебравшись на другую сторону ствола, оказался как раз напротив первого надреза; Стронг забил древокол. Он откинулся в седле, оперся ногами об одну из выпуклостей коры и взялся за резак.
Для этой сложной операции требовались отличное зрение и безошибочный глазомер. Стронг обладал и тем и другим, но сегодня его сковывала усталость. Насколько он устал, он понял лишь тогда, когда до него донесся отчаянный крик Райта.
Тут только он понял, что его подвели бугры коры. Вместо того чтобы рассчитать угол луча, исходя из всей видимой ему поверхности ствола, он учел лишь его ограниченный участок — эти бугры сбили его с толку. Но было поздно что-либо изменить: на него уже валилось стодвадцатифутовое бревно, и он ничем не мог этому воспрепятствовать.
Он находился в положении человека, который, прильнув к поверхности скалы, видит, как на него начинает падать огромная глыба, отделившаяся от массива этой скалы, и вот-вот на его теле неизбежно сомкнутся каменные челюсти.
Он не почувствовал страха, он просто не успел осознать весь ужас происходящего. С недоумением наблюдал он за тем, как падающая глыба закрыла от него солнце, превратив трещины между буграми коры в темные пещеры. Он с удивлением прислушивался к голосу, который явственно звучал в его мозгу и вместе с тем никак не мог быть порожден его собственным сознанием — слишком уж много было в этом голосе нежности и муки.
“Прячься в трещину. Быстрее!”
Он не видел ее; он даже не был уверен, что голос принадлежал ей. Но тело его мгновенно откликнулось на эти слова, и он судорожно начал протискиваться в ближайшую трещину, стараясь забиться как можно глубже. Еще мгновение — и все эти усилия пропали бы даром; едва его плечо коснулось внутренней стенки этой “пещеры”, надрезанный кусок ствола обломился и ринулся вниз. Оглушительный грохот, треск, летящие во все стороны щепки — и, промчавшись мимо, бревно исчезло из виду.
Трещину залил солнечный свет. Кроме Стронга, в ней никого не было.
Вскоре он услышал тяжелый удар — это бревно упало на землю. За ним последовал другой, и он понял, что бревно приземлилось вертикально, а потом завалилось набок… Он почти с надеждой ждал, что за этим последуют треск ломающегося дерева, звон разбитого стекла и прочие звуки, которые раздаются, когда на дома обрушивается что-то невероятно тяжелое, но ничего не услышал.
В трещине не было пола, и он держался в ней, прижав колени к одной ее стенке, а спину — к другой. Теперь, когда все кончилось, Стронг медленно пододвинулся к отверстию и глянул вниз, на площадь.
Бревно упало под углом, пропахав в земле глубокую борозду, выбросив на поверхность разные предметы, которые по обычаю древних погребальных обрядов полагалось хоронить вместе с покойниками, и обломки человеческих костей. Потом оно вытянулось во всю длину на площади, по счастливой случайности даже не задев ближайших домиков. Райт и Сухр бегали вдоль бревна, разыскивая изувеченное тело Стронга. Внезапно он услышал хохот. И понял, что это смеется он сам; но не потому, что узнал свой голос, просто в трещине, кроме него, больше никого не было. Он хохотал до боли в груди, пока не стал задыхаться, пока не выплеснул из себя всю истерию. Отдышавшись, он включил передатчик и сказал:
— Уж не меня ли вы ищете, мистер Райт?
Райт напрягся и, круто повернувшись, взглянул вверх. Вслед за ним повернулся и Сухр. Какое-то время все молчали. Наконец Райт поднял руку и стер с лица рукавом пот.
— Я только могу сказать, мистер Стронг, — произнес он, — что здесь не обошлось без вашей доброй дриады. — И добавил: — Спускайтесь же, дружище. Спускайтесь поскорее. Мне не терпится пожать вам руку.
Стронг наконец понял, что теперь он может спуститься на землю; что его работа, если не считать рубки основания ствола, закончена.
Сев в седло, он полетел вниз, через каждые пятьдесят футов заново укрепляя седельную веревку. В нескольких футах от земли он остановился, выскользнул из седла и прыгнул на площадь.
Подошел Райт и пожал ему руку. Его примеру последовал Сухр. Стронг не сразу сообразил, что обменивается рукопожатием еще с кем-то третьим. Это был мэр, который привез особые яства уже для всех, не забыв прихватить складной стол и стулья.
— Мы никогда не забудем вас, мой мальчик, — говорил мэр, подрагивая дряблым подбородком. — Мы никогда не забудем вас! В вашу честь я созвал вчера вечером внеочередное совещание Правления, и мы единодушно проголосовали за то, чтобы, как только будет сожжен пень, воздвигнуть на площади вашу статую. На ее пьедестале мы высечем слова: “Человек, Который Спас Нашу Обожаемую Деревню”. Не правда ли, это звучит весьма героически? Однако такая надпись отнюдь не преувеличивает ваши заслуги. А сегодня, сегодня вечером я желал бы выразить свою благодарность в более осязаемой форме: мне хотелось бы видеть вас — вместе с вашими друзьями, конечно, — у себя в отеле. Разумеется, угощение за счет заведения.
— Я ждал, когда вы это скажете, — брякнул Сухр.
— Мы придем, — сказал Райт.
Стронг промолчал. Наконец мэр выпустил его руку, и все четверо сели обедать. Бифштексы, привезенные с Южного Полушария; грибы, доставленные с Омикрона Сети-14, наскоро приготовленный салат, зеленый горошек, свежий хлеб, абрикосовый торт, кофе.
Стронг насильно запихивал в себя пищу. Ему совершенно не хотелось есть. Ему хотелось только выпить. Напиться до бесчувствия. Но для этого еще не пришло время. Ведь ему предстояло сейчас свалить основание ствола. Только потом он сможет пить. Потом-то он поможет Блюскизу утопить бизона. За счет заведения. “Человек, Который Спас Нашу Обожаемую Деревню”. Налей-ка, бармен. Налей еще.