Мало только надёжно укрыть копии документов, нужно было предусмотреть такие меры, чтобы они стали фактором, сдерживающим наступление мафии и обеспечивающим личную безопасность. Относительно того, что могут быть предприняты попытки устранить нас физически, мы не питали никаких иллюзий. С 1988 года регулярно прослушивались наши служебные и домашние телефоны, велась наружная слежка, КГБ завербовал некоторых следователей из группы. С весны 1989 года машины наблюдения КГБ следовали за нами по пятам почти открыто. Так что «случайности» могли произойти всякие. Но в любом случае, уже без нашего участия, документы автоматически оказались бы в распоряжении демократической общественности у нас в стране и в зарубежных средствах массовой информации. На митингах, в периферийной печати, в самиздатовских газетах, через зарубежные радиостанции мы сообщили, что важнейшие документы уголовного дела остались в нашем распоряжении. А чтобы у Сухарева не осталось на сей счёт сомнений, кипу ксерокопий положили ему на стол.
На пятом этаже дома № 15 по Пушкинской улице, где располагалось руководство Прокуратуры СССР, воцарилось уныние. Сухареву доложили: по данным ксерокопировального сектора только в апреле 1989 года с материалов уголовного дела № 18/58115-83 были отсняты тысячи копий. С каких документов, трудно сказать. Учёт был обезличен: в секторе указывался лишь номер уголовного дела и количество откопированных листов. Что осталось в сейфах прокуратуры, что у Гдляна с Ивановым, – проверить было невозможно. Кроме того, они сделали копии видеозаписей. Каких – тоже неизвестно.
Объяснение с Александром Яковлевичем проходило в таком вот духе:
– У вас действительно имеются следственные документы, я имею в виду помимо тех, что вы положили на стол?
– Конечно.
– Но это же преступление! Это же грабёж, просто воровство какое-то…
– Грабёж и воровство, Александр Яковлевич, совершены Генеральным прокурором СССР и его соратниками. Может быть, вы покажете опись документов и акт их приёма-передачи?
– Я требую, чтобы вы немедленно сдали нам все имеющиеся документы.
– С удовольствием. Но при одном условии.
– Каком ещё условии?
– Вы хорошо знаете. Мы уже неоднократно и письменно и устно настаивали на полной описи всех материалов уголовного дела. Вот составим акт – и передавайте дело кому угодно.
– Что вы всё твердите об этом акте. И комиссию вот настраиваете. У нас всё в полной сохранности. Вы что, не доверяете своим коллегам?
– Разумеется, и у нас для этого есть все основания.
– Я вам должен разъяснить, что умышленное сокрытие следственных материалов является уголовно наказуемым преступлением. И если вы их добровольно не сдадите, то будете привлечены к уголовной ответственности.
– Если бы имелся акт приёма-передачи дела, то сокрытие нами любых следственных документов носило бы противоправный характер. А пока такой акт отсутствует, никакого криминала нет. И вы это как юрист отлично знаете.
– Я дам команду провести у вас обыски.
– Пожалуйста. Только уведомите об этом Верховный Совет и съездовскую комиссию. Вы прекрасно знаете, что у них на рассмотрении находится наше письменное ходатайство по поводу восстановления законности и составления акта приёма-передачи дела.
– Мы проведём обыски у всех ваших родственников.
– И ничего не обнаружите. Это ваши, Александр Яковлевич, подопечные взяточники хранили свои миллионы у родственников…
Разумеется, никаких обысков не было. Только на заседании комиссии Сбоев посетовал, что Гдлян и Иванов портят всем жизнь.
Испортилось настроение не только у Сбоева. Когда 12 мая 1989 года фамилия Лигачёва была публично названа в числе лиц, фигурирующих в уголовном деле о коррупции, Егор Кузьмич очень обиделся. Он назвал это провокацией, но обратился с жалобой не в суд, а прямо в ЦК КПСС с поручением коммунисту Сухареву, своему подчинённому. Не имей мы копии показаний Усманходжаева, Сухарев, не моргнув глазом, соврал бы, что никто из подследственных никогда не упоминал фамилию Лигачёва, и был бы Егор Кузьмич жертвой провокации зловредных следователей, а Гдлян с Ивановым – клеветниками. А так кремлёвским стратегам пришлось заниматься «делом Лигачёва» аж на Пленуме ЦК, где и реабилитировали верного ленинца на посмешище всей стране. Недаром проделывать ту же операцию с Соломенцевым уже не стали. Партийного судью «отмыли» по-тихому, без сообщений в прессе и дискуссий на пленумах.
Тот факт, что мы располагали копиями важнейших документов уголовного дела о коррупции, лишил покоя и съездовскую комиссию. Вслед за Медведевым, Лубенченко, Адыловым потребовали выдать все копии следственных документов Ярин, Струков, Сулейменов, Голик, Александрин. Рой Александрович даже начал выпрашивать хотя бы список всех документов. В другой раз предложил поехать всем составом комиссии вместе с нами в любое место, где хранятся документы, и просто взглянуть на них.
В хоре голосов, поющих анафему нашей разогнанной следственной группе, прорезались новые нотки: нету никакой кремлёвской мафии, иначе Гдлян с Ивановым давно бы уже выложили карты на стол. И вообще, никаких документов у них нет. Эта мелодия зазвучала и на II съезде народных депутатов СССР.
«Исходя из презуменции невиновности…»
Эту замечательную фразу произнёс вечером 13 декабря 1989 года с трибуны II Съезда народных Депутатов Ярин, оглашая отчёт о работе комиссии. Весь пафос народного витии сводился к двум тезисам: во-первых, в высших эшелонах власти никакой коррупции не обнаружено, и, во-вторых, группой Гдляна-Иванова допускались массовые нарушения законности, но Генеральный прокурор тут ни при чём, а виноваты заместители, которые недоглядели. И ещё Ярин поведал: «…Одной из главных задач работы комиссии является проверка обоснованности обвинений в причастности к коррупции лиц из высшего партийного и государственного руководства, которые выдвинули Гдлян и Иванов в своих выступлениях на митингах и в средствах массовой информации. Однако как Гдлян, так и Иванов не представили ни Прокуратуре Союза ССР, ни общественности, ни комиссии каких-либо доказательств обвинения.
Комиссии поначалу оба они пояснили, что доказательства имеются в уголовном деле. Однако изучение материалов дела членами комиссии[18], независимым прокурором Мартинсоном и группой следователей[19], ранее входивших в следственную группу, возглавляемую Гдляном, и вызванных в Москву по его предложению, даёт основание для вывода, что в деле нет достаточных доказательств виновности лиц, которых Гдлян и Иванов в своих выступлениях неизменно называют «московскими» или «кремлёвскими» взяточниками. Имеются лишь эпизодические и противоречивые показания некоторых обвиняемых, в частности, Усманходжаева, от которых они впоследствии отказались.
Позднее Гдлян и Иванов стали публично утверждать, что якобы у них в каких-то тайниках имеются документы, изобличающие называемых ими лиц. На неоднократные предложения комиссии представить эти документы при гарантии их сохранности и, если потребуется, обнародования, Гдлян и Иванов отвечают отказом. В связи с этим комиссия не может определённо высказаться о наличии каких-либо материалов следствия, находящихся за рамками уголовного дела, или их отсутствии…»
Бог с ней, с презумпцией. Режиссёры спектакля вытворяли штуки и похлеще. Время обсуждения было назначено на 20 часов, когда депутаты уже устали и спешили завершить не в меру затянувшееся заседание. После Ярина Лукьянов предоставил слово Мартинсону, вопреки регламенту не поставив вопрос на голосование, поскольку тот не являлся народным депутатом СССР. «Независимый наблюдающий прокурор» сообщил съезду: «Я ознакомился с материалами, касающимися нарушений соцзаконности, допущенных при расследовании уголовных дел этой группой. Депутаты от Узбекистана говорили, что у них есть на этот счёт очень много сведений. Хочу сказать, что в этом деле, имеющем свыше 50 томов, действительно очень много данных о том, что имели место нарушения социалистической законности…»