Джейк тихо свистнул, и к нему подскакал его черный жеребец. Ружье было прикреплено к седлу, и, после того как прозвучал третий выстрел, Джейк с усилием встал на ноги и вытащил ружье из чехла. Он машинально погладил животное по шее. Жеребец бы хорошим верховым конем, прекрасно выдрессированным. Он не боялся стрельбы. В старые времена из него получилась бы превосходная боевая лошадь.
Джейк слегка подтолкнул лошадь и проследил, как она ускакала прочь, а сам упал в высокую траву. Загремел шальной четвертый выстрел, а Джейк пальнул в заросли деревьев.
После того как его третий выстрел остался без ответа, Джейк понял, что нападавший на него удрал. Кем бы ни был его обидчик, но он наверняка трус, не желавший получить ответный выстрел.
Джейк сел на траву и натянул хлопчатобумажную с начесом рубашку на голову. Пуля прошла навылет, и из раны лилась кровь. Джейк обернул рубашку вокруг туловища, связав как можно крепче длинные рукава. На него напали из засады. Он даже не был удивлен… в самом деле нет. Почти все хотели бы видеть его мертвым.
Медленно поднявшись, Джейк снова свистнул, подзывая лошадь, потом с молчаливым усилием вскарабкался в седло и повернул к ранчо. Он знал, что рана его – как раз над талией, и решил, что сможет сам вылечить себя. Он никогда раньше не обращался ни к кому с просьбой и не собирался сейчас делать это. В доме есть бинты и чистая вода, чтобы промыть рану.
Его самодельная повязка замедлила кровотечение, но оно все еще продолжалось, и вскоре Джейк почувствовал, что у него кружится голова. На короткий миг ему показалось, что он видит впереди Литу, которая ведет его в дом… Но его верная подруга была мертва, убита выстрелом в голову каким-то ковбоем, не разделявшим мысли о том, чтобы волки жили среди людей. Но Джейку волки нравились гораздо больше, чем многие люди.
Мел плакала три дня подряд, настаивала, чтобы предать волчицу, которую она называла Лита, земле и поставить ей на могиле памятный знак. Джейк никогда никому, и даже Мел, не признавался, как он скучал по этому зверю, но это было так.
Солнце садилось, и Джейку начало казаться, что он никогда не доберется до дома и истечет кровью. И там, вдали, силуэтом в лучах заходящего солнца, возникла Берил Гаррет, она высоко подняла руку и помахал ему. Конечно, это не могла быть Верил… Она все еще в Денвере, наверное, замужем за каким-нибудь чистокровным благородным джентльменом.
Постепенно женщина, махавшая ему рукой, превратилась в тоненькое молодое деревце, склонившееся под порывами ветра, а его галлюцинации уступили место реальности.
Никто в Серебряной Долине, даже Гейб, не знали, что случилось во время поездки Джейка в Денвер, где он сменил свою хлопчатобумажную рубашку на строгий черный костюм и собрал свои прямые черные волосы, связав их на затылке кожаной тесьмой. У него было много денег на эту короткую поездку в город: он позволил Гейбу вложить свою долю прибыли от продажи серебряных шахт, сделка принесла им удачу. Джейк понимал, что Гейб иногда ненавидел свой талант, свое умение делать деньги – он унаследовал эту способность от деда, из-под влияния которого вырвался.
Однако нравилось ли это или нет Гейбу, у него было чутье на золото, и Джейк ему был за это признателен. Деньги помогли Джейку войти в общество Денвера, которое относилось к нему иначе, чем к остальным обитателям Серебряной Долины.
Его банкиры приглашали Джейка на танцы и обеденные вечеринки, и он посещал их, испытывая любопытство ко всем этим людям, которые казались такими счастливыми и беззаботными. Он пытался заглянуть в этот, такой чуждый ему мир, где все было ясным, мирным, свободным от ненависти. Разумеется, Джейк никогда не танцевал и мало говорил, и сам понимал, что это лишь добавляло таинственности его облику. Особенно это действовало на женщин, которые всячески флиртовали с ним, бросали на него долгие соблазняющие взгляды.
И тогда известный богач Маркус Гаррет решил, что Джейк будет хорошим мужем для его восемнадцатилетней дочери Верил, у которой были такие же черные, как у Джейка, волосы, милые медово-карие глаза и молочно-белая кожа, которой явно не касались лучи жаркого солнца.
Жизнь Верил настолько отличалась от жизни Джейка, что он почувствовал себя завороженным ею. Она всегда улыбалась, всегда выглядела такой счастливой. Ее явно заинтриговал молчаливый Джейк, которого ее отец все чаще и чаще стал приводить к ним домой на обед. Джейк знал, что он очень ей нравится: она выказывала это страстными взглядами и частыми прикосновениями. Рука ее касалась его ладони, спины. Это были легкие, как пух, прикосновения.
Джейк не ожидал этого от девушки, и если бы он имел это в планах, то сначала сказал бы ей о своей шайеннской крови. И хотя он на одну четверть был шайеннцем, в сердце своем он был больше индейцем, чем белым. И как он мог быть другим, когда видел, как его мать застрелили в Сэнд-крик, а дедушку казнили во время резни на реке Уошито?
Но Маркус Гаррет и его милая дочь Верил по собственному почину выяснили происхождение Джейка и потрясенно узнали, что Вулф – не старая английская фамилия, но часть шайеннского имени Джейка.
Джейк никогда не забудет, как смотрел на него старик Гаррет: в глазах мужчины было написано отвращение, – но еще хуже был взгляд Берил. Девушка, которая заигрывала и поддразнивала Вулфа, вдруг стала бояться его, словно в один прекрасный день он мог появиться у нее в дверях, чтобы снять с нее скальп.
Это было почти два года назад, но Джейк никому не говорил об этом – ни Гейбу, ни даже Мел. Он сам старался забыть об этом. Этот опыт лишь укрепил его уверенность в том, что он должен провести свою жизнь в одиночестве. Когда-нибудь он пойдет в горы и не вернется, он ведь понимает, что семья Гейба на самом деле – не его… хотя он изо всех сил пытался делать вид, что они – его семья.
Он также старался забыть, что почти влюбился в Мел, когда оба поверили, что Гейб мертв. Возможно, он действительно был немножко в нее влюблен, но сердце Мел принадлежало одному Гейбу, даже когда она думала, что потеряла его навсегда.
Джейк отнял от своего бока пропитанную кровью руку в перчатке. Он терял слишком много крови, и слишком быстро. Дом уже виден, но до него не близко. На небе оставалось еще немного драгоценного света, и – Джейк прищурился, – в окне светил мягкий желтый свет. Кто-то включил лампу в доме. Джейк выругался про себя. Если бы он не был ранен, он повернул бы назад. Может, это Лестер или еще кто-нибудь из работяг. Для Гейба и Мел еще слишком рано возвратиться назад.
Джейк медленно соскользнул с жеребца, понимая, что ему лучше бы оставаться на ногах. Он мог бы позвать кого-то, кто находится в доме, попросить о помощи… но он не станет. Он предпочел бы истекать кровью до смерти на ступеньках, чем просить помощи у слуг Гейба или у кого-нибудь из его рабочих.
Жеребец его сам найдет дорогу в конюшню, и Джейк шлепнул его по крупу. Затем сделал первый из трудных шагов, которые ему предстояло сделать, чтобы добраться до парадной двери. Руками он зажимал рану. И хотя кровотечение замедлилось и превратилось в тонкий ручеек, он почувствовал, что если потеряет еще одну каплю крови, то она окажется последней. Дверь поплыла перед ним, и он с отвращением покачал головой. Напали на засады. К утру он умрет, а обитатели Серебряной Долины закатят вечеринку, когда-либо виденную в городке.
Он положил руку на круглую ручку двери и краем глаза заметил, что все еще не снял лайковые перчатки. Обычно он не носил их, но в этот раз перчатки пришлось надеть, так как предстояло работать с колючей проволокой. Он стоял и несколько долгих секунд смотрел на руку, а потом повернул дверную ручку и толкнул тяжелую дверь. Ввалившись внутрь, он почувствовал, как все закружилось вокруг него. И только одно промелькнуло в его быстро угасавшем сознании – высокий пронзительный крик женщины, отдавшейся эхом в его мозгу.
Рената прекратила кричать, как только поняла, что этот похожий на дикаря мужчина, ворвавшийся через парадную дверь, был в таком состоянии, что не представлял для нее никакой опасности. Высокий, широкоплечий, с черными, как ночь, волосами до плеч. Его поясница была обвязана пропитанной кровью рубашкой. Это было последнее, что она заметила перед тем, как он рухнул посередине дверного проема.