ГЛАВА 9

ПОЛИТИК

В «Майн кампф» Гитлер рассказывает,[302] что незадолго до окончания первой мировой войны и начала революции он, находясь в состоянии глубокого разочарования и неуверенности, решил «стать политиком». Фронтовые товарищи и друзья, знавшие, как он отзывался о политиках, называя их «типом людей, чьим единственным убеждением является отсутствие всяких убеждений»,[303] тем не менее не удивились такому решению, так как он уже на фронте помышлял о том, чтобы когда-нибудь самому заняться политикой. Обосновывая в 1924 г. свое решение в пользу политики за счет отказа от своей прежней мечты стать знаменитым архитектором, он пишет: «Разве не смешно строить дома на такой почве?» Так как он довольно рано стал считать себя гением, прежде всего в области политики, и начал рассматривать людей всего лишь как «средство для достижения цели», его решение стать политиком было не более чем логическим следствием собственной самооценки. Гитлеру, который мыслил историческими понятиями и считал себя орудием провидения, уже в 1918 г. было известно, что любой из политиков и государственных деятелей, приковывавших в то время взгляды всего мира, был «запрограммирован» именно так. Таким образом, относительным источником опасности могли быть «только» его складывающаяся концепция мировоззрения и личные задатки и способности, которые в то время еще никому не были известны. В 1918 г. даже он сам еще не мог знать, что заложенные в ходе самостоятельного образования политические концепции уже никогда не будут меняться, а могут только крайне гипертрофироваться. С самого начала своей политической карьеры Гитлер твердо убежден, что действует по воле «провидения», знает ключ к истории и войдет в нее не простымполитиком. Он никогда не допускал возможности, что будет использовать свои способности и знания политика для решения «практических повседневных вопросов» и в лучшем случае будет пользоваться славой у современников, повторяя судьбу тех политиков, о которых он писал в «Майн кампф». Его путь к вершинам власти проходил параллельно с физическим одряхлением вследствие болезней, а ипохондрический страх перед смертью служил питательной почвой для все более фанатичной нетерпеливости. И все же он был убежден, что может добиться даже того, что другим в определенной ситуации кажется политически нецелесообразным или невозможным. Даже в 1924 г., находясь в заключении и став второстепенным политиком, стоящим на обломках партии, он истолковывает знаменитое выражение Бисмарка о политике как об «искусстве возможного» таким образом, который характеризует его политические представления, строящиеся исключительно на применении насилия. Обвиняя Бисмарка в том, что он «вообще слишком скромно интерпретировал политику», а его последователей в том, что они планировали внешнюю политику, «не имея цели», и рассматривали лишь те проблемы, которые можно было реализовать в данный момент, он хочет, чтобы его понимание политики было признано как истина в последней инстанции. «Бисмарк, — пишет он, — хотел лишь сказать, что для достижения определенной политической цели должны использоваться все возможности и методы». С точки зрения Гитлера, «правильно» понятая политика предстает как беспощадная борьба за власть в рамках диктуемой законами природы борьбы за существование. Поэтому угроза применения силы всегда таилась за его политическими переговорами, которые в принципе никогда не предназначались для приобретения партнеров в традиционном смысле. Как правило, он даже для частных целей, которые представляли собой лишь этапы на пути к зафиксированной в мировоззрении конечной цели, ставил на карту все завоеванное в течение долгого времени им самим и другими людьми. Так, в 1936 г. он расторг договор Локарно, который Штреземан за десять лет до того считал важным шагом на пути к обретению Германией положения великой державы, ввел в марте войска в Рейнскую область и восстановил там военный суверенитет рейха, хотя одна только Франция без особого труда могла нанести ему сокрушительное поражение. В марте 1938 г. он оккупировал Австрию, в октябре 1938 г. области расселения судетских немцев, в марте 1939 г. Чехию и Мемельскую область, а в сентябре, добившись уже на самом деле поразительных успехов и сплотив за собой большую часть немецкой нации, развязал войну с Польшей, хотя отлично знал, что вермахт готов только к краткосрочной военной кампании. Другие подходы к политике он рассматривал как следствие неправильного понимания истории, личную слабость политиков, состоящих на службе у «международного еврейства» и бессознательно причиняющих вред (или сознательно, если речь шла о политиках-евреях). Сколь мало значили для него международные пакты и договоры, демонстрирует его подход к германо-польским отношениям, к заключенному между этими странами в 1934 г. соглашению о ненападении и к собственным обещаниям сохранять мирные отношения с Польшей. Уже в «Майн кампф» он открыто заявлял: «Союз, цель которого не содержит военных намерений, не имеет смысла и ценности. Союзы заключаются только для борьбы».

Сформулированная таким образом политика неизбежно порождает зло и должна в конечном итоге потерпеть поражение, так как ее проводникам никогда не удастся полностью идеологически подчинить собственный народ, исключить все факторы риска и удерживать в угнетенном состоянии другие народы. Этому не противоречит тот факт, что Гитлер потерпел поражение так поздно. Он лишь доказывает, что Гитлер был в состоянии невероятно долго и поразительно успешно проводить политику, которая в принципе не имела права на существование.[304] Для него как для политика существенное значение имел уже 1923 г., когда он впервые потерпел ощутимое поражение. Вместо того чтобы отойти в тень, чего ожидали почти все без исключения, он сумел вернуться в политику. И вернулся не униженным и раздавленным, а вдобавок еще и сумел заткнуть рты своим критикам. «В ходе длительного развития человечества, — поучает он в уже написанной к этому времени "Майн кампф", — бывают случаи, когда в человеке возникает сочетание политических качеств и умения видеть на дальнюю перспективу. Чем прочнее этот сплав, тем сильнее сопротивление, которое приходится преодолевать такому политику. Он работает не над потребностями, понятными каждому обывателю, а над целями, суть которых ясна лишь немногим. Поэтому его жизнь разрывается между любовью и ненавистью. Протест современников, не понимающих такого человека, борется с признанием потомков, ради которых он работает. Чем величественнее труд этого человека ради будущего, тем меньше его могут понять внастоящем…» Из этих слов ясно видно, что он претендует на объединение в себе обоих этих качеств и на исключительное положение в истории в качестве «Полярной звезды для ищущих людей». Как пророк он должен был определить цель движения, а как политик найти средства для ее осуществления. В то время как мышление «стратега» определяется «вечными истинами», мышление политика ориентируется на ту или иную практическую реальность. Великим он считал такого стратега, чьи идеи были истинными в «абсолютно абстрактном отношении», и такого политика, чей подход к фактам и их использование можно было считать «правильным». Ему, смотрящему далеко в будущее, цель, путеводная звезда политика, представлялась важнее, чем путь, который ведет к ней. Для него было само собой разумеющимся, что он при этом не обязан ориентироваться на «целесообразность» и нести ответственность перед «реальностью». Решающее значение для него имела принципиальная правильность идеи, а степень трудности на пути к ее осуществлению не заслуживала внимания. Оценивая способности того или иного политика, он брал за основу его видимые успехи в реализации планов, но был убежден, что таким способом невозможно оценить значение стратега, так как его «конечные цели» никогда не могут быть претворены в жизнь ввиду того, что человечество неспособно на это. Чем величественнее, абстрактнее и правильнее идея, писал он в «Майн кампф», тем «невозможнее ее полное осуществление», что в конечном итоге означает, что поистине великий политик вообще не может быть оценен своими современниками.[305]