Спустя двадцать лет Гитлер изображал свои плохие успехи в учебе как сознательный протест против отцовской воли и утверждал, что плохая учеба в реальном училище в конце концов должна была помочь ему отстоять свое мнение и добиться у отца разрешения стать художником. «Я полагал, — говорил он, — что если отец увидит у меня отсутствие прогресса в реальном училище, то волей-неволей разрешит мне воплотить в жизнь мою мечту». Упорное стремление Алоиза Гитлера сделать из своего сына удачливого государственного служащего, каким был и он сам, уже в одиннадцатилетнем возрасте загнало Адольфа, по его собственному признанию, «в оппозицию», сделало его упрямым и дерзким. Как бы ни изображал Гитлер эту ситуацию, но все детали и взаимосвязи однозначно свидетельствуют, что уже в молодом возрасте Гитлер воспринимал систематическую работу как каторгу. Плохие отметки в реальном училище, разумеется, объяснялись не отсутствием ума и способностей. Наряду с отвращением к принуждению уже в то время в Гитлере заметны признаки нелюбви к регулярной и постоянной интенсивной работе, если он сам не имеет возможности устанавливать нормы и расставлять акценты. По всем предметам, где наряду со способностями требовалась усидчивая работа, у него были неудовлетворительные оценки. Он блистал только в тех областях, где не требовалось интенсивно изучать содержание предмета. Его успехи, без сомнения, определялись склонностями, интересом и импровизаторским даром. Когда он учился во втором классе реального училища, у него 3 января 1903 г. неожиданно умер отец. Он потерял сознание в ресторане, а когда его донесли до дому, он был уже мертв. Адольф Гитлер, который пишет в «Майн кампф», что, несмотря на все споры и стычки с отцом, очень любил его, безутешно рыдал, стоя у гроба. Хотя он в последующем и идет навстречу советам и просьбам матери, которая хочет выполнить завещание мужа, и продолжает посещать училище, но с этого момента еще более укрепляется в мысли, что будет не чиновником, а только художником. Незадолго до смерти отец взял его с собой в таможенное управление Линца, чтобы продемонстрировать ему круг будущих задач, но Адольф только лишний раз убедился, что такая деятельность не имеет для него смысла. Он прогуливает школу, а на уроках работает только вполсилы. Теперь он единственный мужчина в доме. Вместе с ним живут мать, сестра Паула, тетя Иоганна Пёльцль и квартирантка Элизабет Плеккингер. 21 июня 1905 г. мать продала дом за 10 тысяч крон и переехала с детьми в Линц. Ангела 14 сентября 1903 г. вышла замуж за чиновника Лео Раубаля и покинула родительский дом. Мать Адольфа пыталась справиться с постигшим ее горем, посвящая все свое время детям Адольфу и Пауле. Судьба оказалась к ней неблагосклонной. То, чего она ожидала от брака с умным, ловким и самоуверенным другом детства, соседом и родственником из Шпиталя, не сбылось. Когда Август Кубицек познакомился с ней, ей было за сорок, но она уже была вдовой и матерью шестерых детей, из которых только Адольф и Паула пережили отца. У нее было изможденное лицо, усталая фигура. Держалась она тихо и незаметно. Ей не хватало жизненной силы мужа, которая не только поддерживала ее начиная с детства до самой его смерти, но и подавляла, не давая раскрыться собственным способностям. 22 мая 1904 г., когда Адольфу исполнилось уже 15 лет и он последние недели ходил в третий класс государственного реального училища в Линце, он прошел конфирмацию и после этого первый раз в жизни побывал в кино. Поскольку он хочет всегда быть и оставаться «свободным человеком», у него не вызывает интереса информация, что в Австрии окончание четвертого класса реального училища дает возможность поступить в финансируемое государством кадетское училище. Учится он по-прежнему с неохотой. Больше всего ему не нравятся уроки французского языка. Он работает безо всякого старания и демонстрирует соответствующие успехи. Результатом становится то, что ему приходится повторно сдать экзамен по французскому, чтобы его перевели в четвертый класс. Осенью 1904 г. он сдает этот экзамен, но вынужден недвусмысленно пообещать экзаменатору Эдуарду Хюмеру, который считает Гитлера «определенно способным», что переведется в другое училище. Хюмер, который вел у Гитлера не только французский, но и немецкий язык, хорошо знал своего ученика и на судебном процессе над Гитлером в Мюнхене в 1924 г. охарактеризовал его так: «Гитлер был определенно способным учеником, хотя и несколько односторонним, однако он не умел владеть собой и считался по меньшей мере строптивым, самовольным, несговорчивым и вспыльчивым юношей. Ему было определенно сложно подчиняться школьным порядкам. Не отличался он и прилежанием, потому что при его бесспорных задатках он мог бы добиться значительно больших успехов».
В сентябре 1904 г. Гитлер объявляется в государственном высшем реальном училище в Штайре у директора Алоиза Лебеды, который до сентября 1905 г. будет считать его одним из самых лучших своих учеников,[58] и подает заявление о приеме в четвертый класс. Причина этого перевода долгое время оставалась в тени и давала повод для самых разнообразных предположений. Так, например, политические противники в 1923 г. утверждали, будто Гитлер вынужден был покинуть училище в Линце из-за того, что во время причастия выплюнул просвиру и положил себе в карман. После того как газета «Мюнхнер пост» 27 ноября 1923 г. рассказала об этом святотатстве молодого Гитлера,[59] «Байришер курир» 30 ноября 1923 г. дал волю своей фантазии и сообщил, что этот случай привел в Линце к «большому скандалу».
В Штайре Гитлер живет в доме коммерсанта Игнаца Каммерхофера на квартире у судейского чиновника Конрада Эдлера фон Цихини на площади Грюнмаркт, 19, которая была впоследствии переименована в Адольф-Гитлер-плац. Спустя 37 лет после того, как он покинул школу, он вспоминал об этом так: «Штайр мне не понравился. Он был полной противоположностью Линцу. Линц был окрашен в национальные цвета, а Штайр был черным и красным. Я жил… в комнатке, выходившей на задний двор, вместе с товарищем, которого звали Густав. Фамилии его я не помню. Комната была очень уютная, но вид на двор был ужасен. Я постоянно стрелял по бегавшим там крысам. Квартирная хозяйка нас очень любила, во всяком случае относилась к нам всегда с большей симпатией, чем к собственному мужу. Тот вообще не имел дома права голоса. Она постоянно набрасывалась на него, как гадюка. Я не раз говорил ей: "Уважаемая госпожа, не надо делать кофе таким горячим. У меня утром слишком мало времени, и я не могу ждать, пока он остынет". Однажды утром я заявил, что уже половина, а кофе все еще нет. Она ответила, что еще нет половины. На это ее муж заметил: "Петронелла, но ведь уже действительно тридцать пять минут". Она прямо взвилась и не успокоилась до самого вечера. А вечером произошла настоящая катастрофа. Ему нужно было куда-то выйти. Мы оба делали уроки, а он хотел, чтобы кто-нибудь из нас вышел с ним. Каждый раз кто-то должен был светить ему, потому что он боялся крыс. Как только он оказался за порогом, она заперла дверь. Мы подумали: "Ну, сейчас начнется!" Она нам очень нравилась. Он крикнул: "Петронелла, открой!" Она засмеялась, начала напевать какую-то песенку, ходила по квартире взад-вперед и даже не подумала открыть. Он начал грозить ей, потом умолять: "Петронелла, я прошу тебя, открой! Петронелла, ну нельзя же так!" — "Еще как можно". Потом вдруг: "Адольф! Немедленно откройте!" Она мне: "Не открывайте!" — "Госпожа запрещает". Она продержала его на улице до 7 часов. Когда он вошел с молоком, вид у него был жалкий. Ах, как мы его презирали! Ей было около 33 лет, а его возраст на вид было трудно определить — у него была окладистая борода. Я думаю, что ему было 45. Он был из обедневшей дворянской семьи… В Австрии было полно обедневших аристократов… Жена постоянно подсовывала нам что-нибудь вкусненькое. Квартирных хозяек студенты называли «мамочками». Ах, это было прекрасное, светлое время! Но для меня оно было связано с большими заботами, потому что было очень трудно одолеть все школьные препоны, особенно когда экзамены были на носу… На горе Дамберг я научился кататься на лыжах. После окончания семестра мы всегда устраивали большой праздник. Там было очень весело: мы кутили вовсю. Там-то и произошел единственный случай в моей жизни, когда я перепил. Мы получили свидетельства и решили отпраздновать это дело. «Мамочка», узнав, что всё уже позади, была слегка растрогана. Мы потихоньку поехали в один крестьянский трактир и там пили и говорили ужасные вещи. Как все это было в точности, я не помню… мне пришлось потом восстанавливать события. Свидетельство было у меня в кармане. На следующий день меня разбудила молочница, которая… нашла меня на дороге. В таком ужасном состоянии я явился к своей «мамочке». "Боже мой, Адольф, как вы выглядите!" Я вымылся, она подала мне черный кофе и спросила: "И какое же свидетельство вы получили?" Я полез в карман — свидетельства нет. "Господи! Мне же нужно что-то показать матери!" Я решил: скажу, что показывал его кому-то в поезде, а тут налетел ветер и вырвал из рук. Но «мамочка» настаивала: "Куда же оно могло пропасть?" — "Наверное, кто-то взял!" — "Ну тогда выход только один: вы немедленно пойдете и попросите выдать дубликат. У вас вообще-то деньги есть?" — "Не осталось". Она дала мне 5 гульденов, и я пошел. Директор заставил долго дожидаться в приемной. Тем временем четыре обрывка моего свидетельства уже доставили в школу. Будучи без памяти, я перепутал его с туалетной бумагой. Это был кошмар. Все, что мне наговорил ректор, я просто не могу передать. Это было ужасно. Я поклялся всеми святыми, что никогда в жизни больше не буду пить. Я получил дубликат… Мне было так стыдно! Когда я вернулся к «мамочке», она спросила: "Ну, и что он сказал?" — "Этого я вам не могу сказать, но скажу одно: я никогда в жизни больше не буду пить". Это был такой урок, что я никогда больше не брал в рот спиртною. Потом я с радостным сердцем отправился домой. Правда, особой радости-то и не было, потому что свидетельство было не из лучших».