– Моя сестра считает его гиперактивным, – сказала Джули. – Она говорит, что надо давать ему риталин. Она дает этот препарат своему сыну Люку и утверждает, что он прекрасно помогает.

– А ты что думаешь? – спросила я.

Джули долго молчала. Потом слегка пожала плечами:

– Не знаю. Мне не нравится эта идея с таблетками. Но мне с ним не легко. Иногда вечером я так устаю, а он полон энергии, и я думаю: «Господи, помоги мне…» Но это не причина, чтобы давать ему лекарства.

Джон Пол подбежал к столу. Он перелез через меня на другой стул с моей стороны стола.

– Джон Пол, что мы говорим в таких случаях? – спросила Джули. – «Извините». Когда хотим, чтобы нас пропустили, МЫ говорим «извините».

– Извините, – сказал Джон Пол. Он потянулся за своим стаканом, схватил его за край, стакан опрокинулся, и кока-кола разлилась.

– Ой, – спокойно сказала Джули, – все пролилось. Давай вытрем.

– Я хочу вот это, – закричал Джон Пол.

Он потянулся за стаканом Джули. Она дала ему стакан, затем пошла за салфетками. Пока Джули не было, Джон Пол попытался снова перелезть через меня, чтобы вернуться на площадку.

– Почему бы тебе не оставить свой стакан здесь? – предложила я и подняла стакан, прежде чем мальчик его схватил.

– Нет, – кратко ответил он. – Дай мне!

Джули вернулась. Она вытерла кока-колу и дала сыну мокрые салфетки.

– Поди брось их вон туда, пожалуйста. Хорошо? Это отвлекло его, и он побежал выбрасывать салфетки. Джули плюхнулась на сиденье.

– Вот так все время. Наверное, сестра права, нужно показать его врачу.

Я подумала, что здесь, возможно, могли бы помочь какие-то ограничения, но не стала ей этого говорить. Вместо этого я задала вопрос:

– А что думает его отец? Джули покачала головой:

– Его отец его и не видел.

Наступило молчание. Джули наблюдала, как Джон Пол бегает кругами по площадке.

– По правде сказать, – начала она тихим голосом, – я даже не знаю, кто его отец. Окончив колледж, я отправилась путешествовать по Европе на год. Но, прилетев во Францию, так там и осталась. Я долго жила в Париже. Какое-то время провела в Лионе. Потом в Нормандии. Потом снова вернулась в Париж. А потом забеременела. – Она слегка пожала плечами. – Все возвращаются из путешествий с фотографиями. Я вернулась с Джоном Полом.

Это меня удивило. Со своими скромно зачесанными длинными волосами, спокойными манерами Джули казалась олицетворением девушки из провинциального городка.

– Вот так в конце концов я стала работать в школе. Мама могла сидеть с Джоном Полом только по утрам, и это была единственная работа, которую я могла найти. В этом году стало легче. Он ходит в детский сад. Поэтому я могу работать целый день.

– Понятно. А раньше ты не собиралась стать учительницей?

– Нет, – ответила Джули. – Я хотела стать юристом. Может быть, заняться политикой. Работать в Сенате штата. Несколько лет назад моя мама была представителем штата. Я люблю политику. Но вот я поехала во Францию. Поехала посмотреть мир, а вернулась с собственным будущим.

Я слегка пожала плечами:

– Я тоже не собиралась стать учительницей. Я хотела стать биологом.

Ее глаза расширились.

– А как же вы стали учительницей?

– У меня не было денег. Пошла работать, чтобы продержаться в колледже, а это оказалась специальная программа обучения. Я вошла в эту дверь и больше из нее не вышла.

– Почему?

– В первый день моей работы директор сказал: «Вот ребенок, с которым ты можешь позаниматься». И показал на четырехлетнюю девочку, которая пряталась под роялем. Я была в панике. Я спросила: «А что я должна делать? Что, если я ошибусь?» А он ответил: «По крайней мере попытайся. Даже если ошибешься, для нее это будет лучше, чем всю жизнь сидеть под роялем». И я попыталась. И вскоре поняла, что нет ничего – ничего, – что доставляло бы мне большую радость.

– Вам повезло, – сказала Джули. – У большинства из нас жизнь сложилась не так удачно.

В следующий понедельник Винус снова не пришла в школу. Я рассердилась. Но другие дети были здесь, и у меня не было времени разбираться, почему она снова отсутствует.

После утренней перемены я раздала мальчикам задания по математике. Было около 10.40, я занималась счетом с Зейном, как вдруг в дверь громко постучали. Я поднялась и вышла.

В коридоре стояла Ванда, одетая совершенно не по погоде. Несмотря на середину марта, на улице стоял мороз, еще лежал снег. А Ванда была в ситцевом домашнем халате и кофте. Ни пальто, ни шапки, ни перчаток. На ногах розовые мягкие тапки. Но это все не шло ни в какое сравнение с тем, как была одета Винус. Пальто на ней было. Но под ним была красная синтетическая футболка размера на три больше, чем надо, из-под нее торчали байковые пижамные штаны. И все. На ногах ботики.

– Она ходит в школу, – сказала Ванда. – Красавица сегодня ходит в школу.

– Спасибо, что привела Винус. – Положив руку на плечо Винус, я повела ее туда, где была вешалка для верхней одежды. – Ну, снимай пальто.

Винус стояла, не реагируя на мои слова.

– Помочь тебе? Вытяни руку.

Она не двигалась. Я выругалась про себя, поднимая ее руку, чтобы снять пальто. Вот так всегда. Только мне удается достичь хоть какого-то прогресса, Винус пропускает школу и все идет насмарку. Безнадежная ситуация.

Я опустилась на колени:

– Давай снимем ботики.

Мне пришлось самой поднять ее ногу и снять ботик. Снялся он очень легко, потому что она была босиком.

– О боже. Ты ушла из дома без ботинок. – Я посмотрела на нее. – Что случилось? Тебя Ванда одевала?

Впервые я задумалась над тем, как Винус собирается в школу по утрам. Если она так же безучастна дома, как и в школе, ее надо одевать, потому что сама она этого не сделает.

– Я думаю, тебе лучше остаться в ботах, – сказал я. – Босиком холодно.

Пока я говорила, Винус наблюдала за мной. Взгляд ее не был отсутствующим. Да, она мне не отвечала, но я видела, что взгляд у нее осмысленный, что она о чем-то думает, просто не хочет никого пускать в свой мир.

В обеденный перерыв я рассказала Бобу, что Винус опоздала на полтора часа, причем пришла не поймешь в чем. Куда смотрит Социальная служба? Отслеживает ли инспектор прогулы? Я была страшно расстроена. Я сказала ему, что уже почти апрель, а успехи Винус совсем незначительны, более того, я даже не могу понять, в чем ее проблема. Я не имею представления о ее способностях, не понимаю на самом деле ничего. Хоть что-то надо сделать для этой девочки.

Боб расстроился не меньше меня. Он сказал, что работа Социальной службы – это пример бюрократии, которая сама себе ставит палки в колеса.

Когда я спустилась по лестнице после обеда, возле дверей меня ждала Винус. Я открыла дверь и впустила ее. Она вошла охотно, топая своими ботиками.

Я достала фильм с Ши-Ра и протянула его Винус. Она стояла в дверном проеме и смотрела на меня, не двигаясь.

– Мне кажется, что-то случилось. Можешь сказать мне, в чем дело?

Неожиданно на ее глаза навернулись слезы и покатились по щекам, прежде чем я успела понять, что происходит.

– Иди сюда, моя хорошая. Что с тобой? – Я притянула ее к себе.

Тут она громко всхлипнула.

– Ты моя бедняжка, – сказала я.

Я села на пол прямо у двери. Посадила ее себе на колени и обняла. Винус разрыдалась. В первый раз я видела, что она так плачет. До этого она плакала только от злости, когда ее пытались обуздать во время ее приступов ярости.

– Что случилось, дорогая? Ты плохо себя чувствуешь? Она не отвечала мне, только всхлипывала.

Зазвенел звонок. Мы все еще сидели на полу у двери. Из коридора послышался топот. Винус вся напряглась. Она высвободилась из моих рук. Провела рукой по лицу, чтобы вытереть глаза и нос. И опять закрылась. Это было поразительно. Слезы исчезли. Взгляд сделался пустым. К тому времени как в дверях появились мальчики, она выглядела так, словно ничего не случилось.