К своим!

— Знаете, ребята, если мы будем так шагать и дальше, то через пару ночей разорвем финишную ленточку! — сказал Галушкин.

Он сидел под деревом и внимательно рассматривал куски своей карты. Омсбоновцы окружили командира.

— Вот здорово!

— Слышишь, Коля, скоро дома будем! — радостно сказал Андреев.

Николай слабо улыбнулся. Лицо его за этот рейс исхудало, потемнело, заострилось. Ребята с тревогой поглядывали на него — казалось, жизнь покидала парня. Скорее надо его доставить к врачам, в госпиталь!

Определили место стоянки. Галушкин, Маркин, Андреев, Щербаков и проводник пошли на разведку.

Они вышли на широкую просеку. На пригорке среди раскинувшихся полей виднелись избы. Галушкин поднял бинокль. По дороге двигалась колонна. Голова ее уже приближалась к лесу.

— Кто это? Солдаты? — спросил Андреев, снимая с плеча автомат.

— Нет, ребятки, по-моему, это не войско, — сказал проводник. — Не любят германцы по нашей земле пешими ходить. Они больше на грузовиках да на мотоциклетках. Это пленные…

Чем ближе подходила колонна к лесу, тем отчетливее были видны изможденные грязные лица, рваное обмундирование.

Покачиваясь из стороны в сторону, пленные, точно призраки, проплывали перед партизанами, притаившимися в кустах.

Сильный конвой гитлеровцев сопровождал эту колонну полуживых людей. Овчарки рвались с поводков, хватая зубами тех, кто отклонялся с дороги.

— Лаврентьич, ведь это наши, советские! — горячо прошептал Галушкину Андреев.

— Вижу!

— Может быть, попытаемся!

— О чем ты?

— Нападем?

— Не говори глупостей!

Галушкин оборвал товарища, хотя с тех пор, как увидел военнопленных, эта же мысль неотступно преследовала и его. Но в ста метрах от дороги лежал раненый Николай. Если им удастся убить десяток фашистов, то остальные не оставят омсбоновцев в покое. Овчарки быстро возьмут след. А документы? Разве можно рисковать?

— Мало нас, Алеша, очень мало. Перебьют и нас и пленных. Сволочи!

А пленные все шли и шли. Иногда слышались короткие стоны, вздохи, хриплый кашель. В конце колонны, еле передвигая ноги, тащились самые слабые. Партизаны обратили внимание на высокого белокурого юношу, на глаза которому поминутно сползала грязная повязка. Он поправлял ее забинтованной рукой, но слипшиеся бинты снова сползали на глаза. Полуобняв его, рядом шагал чернявый босой парень с орлиным носом. Правой рукой он опирался на палку. Оба пленных жадно смотрели на колонну, от которой они отставали.

— Форвертс, форвертс! Русише швайне! — Дюжий конвоир замахнулся автоматом на высокого.

Чернявый парень шагнул навстречу и загородил товарища, которого фашист намеревался ударить. А белокурый сделал еще несколько неуверенных шагов, зашатался и, хватая воздух руками, тяжело повалился на дорогу.

Автоматная очередь прокатилась по лесу. В колонне громко вскрикнули… Чернявый оцепенел на секунду, а потом с громким рыданием закричал:

— Звери-и-и! Убийцы-и-и!

Он бросился на конвоира и вцепился ему в горло. Неожиданное нападение ошеломило фашиста. Это помогло военнопленному свалить немца. Началась отчаянная борьба. Но к ним тут же подбежали другие конвоиры. Они отшвырнули парня. Чернявый снова кинулся на врагов. Застрочил автомат. Выронив палку, пленный схватился за грудь, шагнул раз, другой и повалился в пыль…

У партизан перехватило дыхание. Они напряглись, готовые броситься на фашистов. Только предупреждающий знак командира остановил их от безумного порыва.

— А-а-ах! Палачи-и-и! — вдруг со стоном выдохнул Андреев и вскочил на ноги.

Щелкнул затвор его автомата. Галушкин успел схватить Андреева за ногу и повалить на землю.

— Тихо! Эх ты, вояка! Совсем голову потерял, дурак! — с горечью сказал Галушкин. — Разве мы можем… Не имеем права.

Андреев вздрагивал от рыданий.

— Не выдержал… — бормотал он.

— Не выдержал, — вздохнул Галушкин. — Стоило бы нам встрять, как они перестреляли бы всех военнопленных. Да и нас…

Партизаны вышли на дорогу. Андреев взял чернявого на руки, заметил, как у того дрогнули ресницы.

— Ребята!.. Смотрите, он жив! — радостно крикнул Андреев.

Пленный застонал, потом заговорил:

— Где? Где он?

Ребята догадались, о ком тот спрашивает.

— Он здесь, рядом с тобой, — сказал Андреев.

— Кто вы?

— Партизаны.

— Спасибо, товарищи. Я Георгий… Шенге… Саня… он…

Никаких документов у погибших не оказалось. У чернявого в кармане гимнастерки нашли лишь маленькую фотографию, обернутую в полуистлевшие листки бумаги, видимо, обрывки письма на грузинском языке. На фотографии еще можно было различить девушку в широкополой шляпе. Карточка обошла всех партизан. Они молча рассматривали улыбающуюся девушку на фотографии, залитой кровью.

Лесное озеро, похожее на огромное блюдо, застыло, четко отражая небо и густой лес.

Галушкин вслушивался в гул артиллерийской стрельбы, которая то накатывалась громовыми раскатами, то вдруг затихала. Теперь, судя по звукам, до линии фронта оставалось каких-нибудь пять-шесть километров.

В отряде, наверное, уже не раз запрашивали Большую землю: где, мол, Галушкин? Не вышел еще?.. А вдруг отряд накрыли? Ведь там осталось больше больных и раненых, чем здоровых!

— Лаврентьич, ты чего не спишь? — прервал его раздумья Маркин. — Давай храпи, а то заставлю вместо себя дежурить.

Галушкин посмотрел на уставшее заросшее лицо друга. Как изменился за время похода этот жизнерадостный и веселый парень! Борис видел, как слипались у Павла глаза, как неудержимо клонилась на грудь голова.

— Товарищ дневальный, не кажется ли тебе, что надо побриться?..

Маркин потрогал подбородок, сделал удивленное лицо.

— Смотри-ка, действительно зарос. Странно. Я же брился перед выходом из отряда.

— Возможно. А ты знаешь, сколько дней мы в походе?

Маркин подумал минутку, почесал затылок.

— Я, Боря, не влюбленный, дневника не веду. Но думаю, что уже больше двух недель.

— Сегодня, Пашенька, восемнадцатый день, как блукаем по лесам.

— Да-да, выходит, уже время и побриться. — Маркин потрогал себя за бороду.

Галушкин кивнул.

— Вот так-то, Паша! Ну, смотри тут.

— Хорошо, Боря, спи.

Галушкин натянул на голову плащ-палатку, а Маркин взял автомат и пошел на дежурство.

Солнце наконец перевалило через лес, стало пригревать, потянул ветерок, закачал верхушку огромной сосны, под которой присел Маркин. Старые ветки заскрипели, а Маркину сквозь назойливую дремоту казалось, что кто-то живой кряхтит, стонет и подкрадывается к их стану. Павел вскочил, вскинул автомат, огляделся по сторонам, но вокруг было спокойно. Когда становилось невмоготу бороться со сном, он шел к озеру, плескал в лицо холодной водой…

Кончился и восемнадцатый день. Галушкинцы готовились к ночному переходу. Проводник лущил сосновые шишки, собирал в шапку мелкие маслянистые орешки. Партизаны чистили оружие, чинили одежду, Галушкин на ощупь старательно скреб бритвой подбородок. В путь не торопились, ждали, пока совсем стемнеет…

— Ну, ребята, надо трогаться, — сказал Галушкин, поглядев на часы.

С проводником простились на узкой лесной тропе, которая вела к линии фронта. Крепко пожимая руки партизанам, проводник сказал:

— Прощевайте, ребятки, остерегайтесь. Сдается мне, что до фронта совсем рукой подать.

— Ничего, папаша, прорвемся, — сказал Галушкин. — Спасибо тебе. Передай привет товарищам.

— Счастливого вам пути. Будете возвращаться к себе в отряд, заглядывайте к нам.

Ребята подняли носилки, а проводник снял шапку и так стоял, пока омсбоновцев не поглотил лес.

Где-то совсем недалеко была линия фронта. Но где она точно?.. Иногда слышался гул пролетавших самолетов. Тогда казалось, совсем рядом торопливо бухали зенитки. В небе сверкали вспышки разрывов. Над лесом взлетали ракеты. Омсбоновцы внимательно смотрели на россыпь разноцветных огоньков, стараясь определить, какую команду и кому они подают.