Она задыхалась и тряслась, покрытая липким потом. Ей не хотелось оставаться здесь, хотелось повернуться, побежать к дому, закрыть двери на ночь, закрыться от этого куста ежевики, который, казалось, затягивал ее в себя и все разрастался, разрастался, пока она смотрела на него, обвивался вокруг ее лодыжек, приподнимал ее ноги. Внутри нее будто щелкали переключатели, меняя скорость крови, направляя кровь по другому пути, взбалтывая ее, забивая в нее кубики льда и отсасывая тепло, замораживая ее.

Проползая под этим кустом, расталкивая ветви с цеплявшимися за одежду колючками, Чарли задержала взгляд на какой-то сгнившей щепке или каком-то плоском корне.

Какой-то камень. Может, камень. Она надеялась, что это камень. Он, казалось, поднимался из ежевики к ней, таща за собой и куст. Не обращая внимания на царапающую ежевику, Чарли докарабкалась к нему на руках и коленях и вцепилась в ручку, вцепилась так, словно это был тот самый рычаг, которым можно перевернуть мир. Потом она отползла и встала, таща за собой и ветви, позволяя им рвать одежду, разрезать на руках кожу.

Она перевернула находку в руках, трогая холодный, заржавленный металл ножа с костяной ручкой, почерневший от времени и непогоды, с длинным зазубренным лезвием, изъеденным ржавчиной.

Тот самый нож, который она несла с собой во время ретрогипноза. Тот самый нож, которым она убила мастифа.

Почувствовав боль в пальце, как будто ее ужалили, Чарли увидела тоненькую струйку крови, появившуюся от кончика указательного пальца до первого сустава. Она отсосала кровь из пореза, который дошел прямо до кости.

Казалось, тысячи глаз наблюдают за ней из наступающей ночи. Ветер дергал ее волосы, а мысли будоражили сознание. Она перевязала порез носовым платком. От невозможности на чем-либо сосредоточиться мысли ее метались, пытаясь отыскать лучший ответ, чем тот, который у нее уже был.

Она убила собаку. Вот этим ножом. В другой жизни.

Чарли выбралась из куста ежевики, окончательно погубив свое льняное платье, и, спотыкаясь, побрела по леску к пруду. Хоть какое-то объяснение. Должно же быть хоть какое-нибудь объяснение. Ну хоть что-то.

По щеке скользнула капля, потом другая. В пруду, черном и беспокойном под поднимающимся ветром, плескались волны. Уставившись на нож, она испугалась, что порежется снова, порежется еще глубже.

Удостоверившись, что поблизости нет рыболовов, она что есть силы забросила нож в пруд. Достаточно далеко и достаточно глубоко, чтобы она не смогла пробраться сюда во сне и вытащить его обратно. Нож перевернулся в воздухе и, едва различимый, упал в воду с легким шлепком, словно подскочившая форель. Исчез. Больше он не существует.

Да он и никогда не существовал.

Чарли побрела к дому, стискивая палец через носовой платок, думая, надеясь, убеждая себя в том, что она порезала его о какой-то корень, а вовсе не о нож. Ножей ведь не находят под кустами. Никто и никогда не оставлял никакого ножа под кустом.

Она достала сумочку из «ситроена» и приблизилась к стене амбара, у которой сидел на цепи мастиф во время ретрогипноза. В сгущающейся темноте оно сливалось с кирпичами, и Чарли понадобилось время, чтобы различить его. Подойдя ближе, она протянула руку и коснулась кольца. Оно уже почти распалось от ржавчины, какой-то кусок отслоился и раскрошился в пыль в ее пальцах.

Безумие. Схожу с ума. Я жила в прошлых жизнях. Я убила собаку.

Дождь становился все сильнее, но она едва ли замечала его, впившись взглядом в этот амбар, с его летучими мышами, пауками и старым автомобилем, стоящим там как тайна. И в котором, в свою очередь, хранилась ее собственная тайна. Та жевательная резинка.

Войдя в дом, Чарли включила свет в маленьком темном коридоре и заперла за собой дверь. Не стало слышно завывания ветра, замолчала в мельничном лотке вода. Возникло ощущение, что время остановилось.

– Бен! Привет, малыш! – крикнула она. – Бен? – Она прошла по коридору, вошла в кухню. Тишина. – Бен?

Красный огонек на автоответчике неистово подмигивал из темноты. Дождь брызгал по окнам. Рывком открыв дверь в котельную, она увидела тусклое голубоватое пламя парового котла.

– Бен?

Она включила свет. Бен съежился у дальней стены, поскуливая. Его шерсть стояла дыбом вдоль всей спины, будто ее причесали не в ту сторону. Чарли подбежала к нему, опустилась на колени и обняла.

– Малыш? В чем дело?

Пес трясся, рядом с ним растеклась лужица мочи.

– Все хорошо, малыш, все хорошо.

Она погладила ему голову и почесала грудь. Паровой котел заискрился, заставив Чарли вскочить. Пламя заревело, в воздухе послышались шипение и звук вибрирующего металла.

– Что случилось? Тебе нехорошо? Почему тебя заперли здесь? Неужели кто-то из рабочих? Ну-ка, давай поужинаем.

Она прошла в кухню, достала мясо из холодильника и положила вместе с кусочками печенья в миску, рядом с корзиной. Бен все лежал, съежившись, в котельной, наблюдая за ней, а потом медленно, с опаской вышел оттуда. Автоответчик продолжал мигать. Окна тряслись от грохочущего ливня. Сушилка раскачивалась от ветра, поскрипывая блоками и перекладинами, отбрасывая тени, похожие на тюремные решетки.

Вытерев оставленную Беном лужицу, Чарли снова потрепала его. Когда он подошел к миске и стал есть, она нажала на кнопку автоответчика для воспроизведения сообщений и, пока перематывалась кассета, подошла к раковине и тщательно вымыла руки. Палец она промыла холодной водой и, обеспокоенная ржавчиной на ноже, попыталась припомнить, когда в последний раз делала прививку от столбняка. Руки ее выглядели ужасно. Каждый раз, когда она двигала пальцем, кожа вдоль раны расходилась, вызывая сильную боль.

Автоответчик закончил перемотку и начал проигрывание. Послышался тонкий писк, шипение, потом писк, обозначающий конец сообщения, – и снова шипение. Чарли нахмурилась. Опять писк. Снова шипение. Тишина. Шипение. Шарканье кассеты в автоответчике. Еще один писк… Ветер сотрясал дом, приплясывали тенистые полоски от сушилки, идущие поперек стола. Бен посмотрел на нее, потом, все еще дрожа, опустил глаза в миску.

Писк. Шипение. Шарканье кассеты. Ветер, как из брандспойта, поливал дом дождем. Писк. Шипение. Снова и снова, как будто звонил какой-то ненормальный, кто-то не желающий говорить, а только слушавший, слушавший…

Том. Не он ли это был, звонивший, а потом вешавший трубку, не имея мужества заговорить? Она повернула колесико громкости, чтобы расслышать какие-нибудь звуки на заднем плане, разговоры других людей, и попробовать определить, в каком месте находился этот звонивший.

Уши Бена встали торчком, и он издал глубокое, рокочущее рычание. Все, что она могла увидеть в окне, было ее собственным отражением на фоне черноты. Прозвучал финальный продолжительный писк, извещающий о конце сообщения. Холодная воздушная волна повеяла сквозь старое стекло. Этот дом был очень уязвимым, в него легко было вломиться, легко, если бы кто-нибудь захотел и…

Чарли сняла телефонную трубку, прислушалась к гудению и успокоилась. Ей только хотелось, чтоб у них были занавески, жалюзи, хоть что-нибудь. Ведь снаружи могли заглядывать, всматриваться. Бен без особого желания пережевывал ломоть мяса.

Из сумочки она достала кассеты с записью сегодняшнего сеанса, полученные от Эрнеста Джиббона, и положила на кухонный столик. Во всяком случае, Том не увидит их, не сможет рассердиться за то, что она потратила деньги.

Чарли помазала порез от ножа антисептиком и обмотала эластичным пластырем, лежавшим под раковиной. Бен промчался в коридор и залаял. Глухими, вялыми ударами легонько простучало дверное кольцо. Через цветную стеклянную панель входной двери Чарли разглядела невысокую фигурку в желтом.

– Да-да? – крикнула она. – Кто там?

– Виола Леттерс, – прокричал приглушенный голос.

Держа Бена за ошейник, Чарли открыла дверь. Пухлая маленькая фигурка соседки была упакована в блестевший от воды желтый непромокаемый плащ, в штормовку и красные высокие сапожки. Держа в руке большой резиновый фонарь, она выглядела так, словно только что сошла со спасательной шлюпки.