– Среда? Да, это было бы здорово. Я проверю свои записи.

Покупательница поднесла несколько блузок к лицу, сравнивая их цвета с цветом собственной кожи. Потом она небрежно повесила их обратно, и одна упала на пол, но женщина не обратила на это внимание.

– Так почему же ты не хочешь продолжать ретрогипноз?

– Что-то подсказывает мне, что надо остановиться, – вот почему. У меня странное ощущение… – Чарли пожала плечами, – ну, что я не имела никакого права открывать этот медальон.

– Но разве ты не понимаешь? – сказала Лаура.

Покупательница перешла к вешалке с платьями.

– А что говорит Том насчет этой банки?

– Ну, он настроен скептически, даже больше, чем я.

– И ты все еще настроена скептически?! Да брось ты!

– Может быть, я навоображала все это – не знаю. Уверена, что есть совершенно разумное объяснение.

– Оно есть. – Лаура улыбнулась и внимательно посмотрела на нее. – Ты жила раньше.

Было уже почти семь часов вечера, когда Чарли свернула на их улочку. «Ситроен» подпрыгнул на глубокой рытвине, подбросив ее на сиденье.

Сознание – довольно странная вещь. Известны спортсмены, игравшие до конца матча со сломанными ногами. Ты тоже можешь продолжать играть, можешь поверить во все на свете, если достаточно сильно постараешься… на некоторое время.

Кончалось бабье лето, и воздух был по-осеннему прохладным, хотя вечернее солнце сияло сквозь открытую крышу. Чарли ощущала холод, который уже не уйдет. Чарли верила, что нашла консервную банку просто случайно, точно так же, как какой-нибудь футболист верит, что его сломанная нога просто ушиблена, а пьяный верит, что наутро он будет свеженьким как огурчик.

Чарли была напугана.

Когда она проезжала мимо дома Хью Боксера, то услышала звук какого-то механического инструмента в мастерской. Виола Леттерс срезала увядшие розы в саду перед подъездной дорогой. Остановив машину, Чарли выбралась наружу.

С красными глазами и вымученной улыбкой на мертвенно-бледном лице старуха подошла к калитке. В ее дыхании было столько джина, что можно было сделать анестезию слону. Ее палец все еще был перевязан.

– Я вам очень благодарна за те цветы, – сказала она. – Это было с вашей стороны весьма любезно.

– Я сожалею, – сказала Чарли. – Я так сожалею.

– Хотите глотнуть что-нибудь крепенькое?

– Спасибо, но у меня есть кое-какая работа по дому. Я еду из Лондона.

– Я-то теперь вряд ли когда-нибудь выберусь туда. Все мои старые приятели поумирали или впали в маразм. – Она печально улыбнулась. Кот злобно смотрел на Чарли, держась на расстоянии, словно Чарли была переносчиком заразы. – В этом не было вашей вины. Я заметила, что ручка немного шаталась. Надеюсь, вас не задело.

– Немного забрызгало. Ничего. Извините меня, я в самом деле чувствую себя ужасно.

– Ну, не стоит. Я должна была выбросить проклятый чайник раньше. – Она внимательно оглядела свой сад. – Вот этот сорт, «Александр», хорошо цветет в этом году, вы не находите?

– Да, они очаровательны. А этот как называется? – Чарли показала на розовый бутон в форме треугольника.

– «Адмирал Родни». Боюсь, он не имеет к нему никакого отношения.

Они помолчали.

– Я… полагаю, мне уж не удастся втянуть вас во что-то еще? – сказала старуха.

– Отчего же, конечно удастся.

– В среду днем. У нас будет благотворительная распродажа в притворе церкви. Обычно этим занимается со мной Дорин Бакстер, но она заболела.

– Вообще-то в среду я собираюсь помочь подруге в ее магазинчике в Лондоне, но я, наверно, смогу перенести это. Я позвоню ей, когда доберусь до дома, а потом перезвоню вам.

– Спасибо, дорогая. И не беспокойтесь, если не сможете.

– Я уверена, что все будет хорошо.

Виола Леттерс прищурилась.

– Киплинг был прав, знаете. Никогда нельзя позволять собаке разбить тебе сердце, но мы всегда, черт возьми, это делаем. – Ее лицо сморщилось, словно она с трудом сохраняла самообладание. – И тем не менее я не буду заводить другую. Это не для моего возраста, да и несправедливо, Перегрину было тринадцать лет. Какая досада, что Киплинг вышел из моды, он сказал много мудрых вещей. – Она снова слабо улыбнулась. – Мне бы хотелось пригласить вас и вашего мужа отужинать как-нибудь вечерком.

– Вы тоже должны зайти к нам. – Чарли провела пальцем вдоль верхушки изгороди. – Кажется, я приношу вам неприятности?

Виола Леттерс странно посмотрела на нее, словно собираясь сказать что-то, но промолчала. Вдруг Чарли почувствовала, что она уже когда-то стояла у этой вот изгороди и разговаривала с этой женщиной примерно о том же. Это ощущение усилилось, когда она взглянула на темную каменную стену, на ее зубцы на фоне сине-стального неба, на маленькие, разделенные перегородками оконца, смахивающие на бойницы средневековой башни.

– Мне пора идти. Я позвоню вам насчет среды.

– Спасибо, дорогая, – сказала Виола Леттерс, пробудив в Чарли новое чувство узнавания. – И поблагодарите Тома за цветы, хорошо?

Чарли пообещала.

Телефон замолчал, едва Чарли нашла ключ, Бен же тем временем взволнованно лаял внутри. Когда Чарли распахнула дверь, подхватила хозяйственные сумки с купленными по дороге домой продуктами и, спотыкаясь, вошла в темную прихожую, она услышала щелчок автоответчика. Половина досок пола была приподнята, и вокруг лежали куски неподсоединенных труб.

Чей-то голос из кухни разносился по дому. Она побежала по коридору.

– …великолепное развлечение, прекрасная еда. И отличные шуточки на вечеринках! Скоро расскажу тебе, пока!

Это был Ричард Ховарт. Послышался глухой щелчок. Чарли вывалила свои покупки на кухонный стол и бросилась к автоответчику, но Ховарт уже повесил трубку. Напряженно мигал огонек: шесть сообщений. Бен цеплялся лапами за ее талию.

– Привет, малыш, привет, маленький! Да-да-да, я тоже рада тебя видеть! – Она опустилась на колени и крепко обняла пса, энергично лизавшего ей лицо. – Хреновенький был у тебя денек? Ведь так? Да-да, я знаю: мало удовольствия сидеть тут взаперти. А Берни что ж, не выпускал? Сводить тебя погулять? Ну, давай сходим, пошли?

Бен пулей вылетел из парадной двери и понесся к утке, которая ковыляла вперевалочку около мельничного лотка. В панике утка взмыла вверх.

– Бен! Плохой мальчик! – бранила она пса.

Бен завилял хвостом. Длинные тени лежали поперек газона и подъездной дорожки. Через час будет темно. Чарли посмотрела на лесок, на тот холм с камнем в форме сердца наверху и с медальоном, захороненным в песчаной почве. Вспышка узнавания полыхнула глубоко внутри нее и погасла. Рев воды казался поспокойнее. Он был похож на оркестр, настраивающий инструмент перед вечерним представлением. Звучали щебет, трели и отдаленное карканье птиц. На землю рядом с ней спикировал дрозд и принялся щипать траву.

Приостановившись на деревянном мостике, чтобы посмотреть вниз, на чистую воду, коричневатую в угасающем свете, она вскарабкалась наверх по короткому мшистому берегу, на уровень пятачка, где когда-то стояли конюшни. Чарли пошарила ногами вокруг, в траве, ища какие-нибудь признаки камней, фундамента, но ничего не нашла. Она потянула носом, Словно рассчитывая учуять запах горелого, который давно исчез, и она прошлась по пятачку, но не увидела даже намека на то, что здесь когда-то было что-либо, кроме травы и просто земли.

На противоположном берегу, на другой стороне водного потока, дом купался в зареве заходящего солнца. Штабель кирпичей и строительных материалов лежал у ступенек, накрытый пластиковым защитным полотном, а поблизости, на траве, валялись две длинные лестницы. Повыше, по кромке леска, шел ряд старых сараев, навес для осла, сортир и дровяной сарай без боковых стенок. Рядом с ними, в направлении конского выгула, расположился загончик для кур и садик при кухне.

На земле лежала скотина, и одна овца одиноко заблеяла, когда Чарли прошла обратно по мостику и дальше, по гравию, мимо амбара. Виола Леттерс выглядела такой печальной, что Чарли хотелось сделать для нее что-то еще.