Ваш

Феликс

С. С. Дзержинской

[Москва, Центральная пересыльная тюрьма]

20 ноября 1916 г.

Дорогая Зося моя!

Я получил последнее твое письмо от 15/Х, и, как всегда, слова твои дали мне радость и спокойствие. Надежда вернуться не покидает меня никогда, и я живу этой уверенностью. Слова твои говорят мне о дорогих моему сердцу, и я как бы ощущаю вашу близость и нашу общность. Исчезает одиночество и горькие думы бессилия и отрезанности от живой, деятельной жизни. В душу вливаются новые силы и сознание необходимости не опуститься, выдержать все до конца. Я не знаю, сколько от меня останется, когда придет и мое время, буду ли способен жить настоящей жизнью, быть самому светлым лучом. И эти горькие мысли иногда отравляют мне душу. Но тогда меня спасает Ясик. Любовь моя дает мне чувство, что он сын мой, что в нем жить будет моя молодость, я сам, и что увижу его еще, и что если сохранились еще во мне силы – он пробудит их и вызовет к действию. И у меня спокойно на душе. Пусть будет, что должно быть. И если силы мои будут не те, мир не перестанет быть прекрасным, а в душе не перестанет никогда раздаваться гимн жизни, гимн любви… Все наши страдания кажутся мелочью, ибо они не смогут уже измельчить наших душ. Единственное счастье человека – это уметь любить и благодаря этому уловить идею жизни в ее вечном движении. И я благословляю судьбу мою и судьбу всех дорогих мне, что она дала нам это сокровище.

С обстановкой моей «жизни» я свыкся уже, ее легче пережить самому, чем думать, что другой должен пережить все это. Точно так же, когда думаешь о сути и эпизодах войны, безумие и ужас, как говорил когда-то Андреев, охватывают душу и не можешь понять, как это возможно. Но в самой жизни шаг за шагом люди переживают все, и многие сохраняют живую душу свою и видят из-за этих ужасов бессмертную суть жизни и ее привлекающую красоту. Но наши испытания еще не так ужасны, и как-то стыдно о них думать теперь, в настоящее время ужасов войны.

На днях меня раскуют, впрочем, в последнее время, когда я совершенно оправился от болезни, кандалы не особенно мучили меня. Приноравливаешься ко всему. Работа тоже меня не утомляет, работаю немного, так как день теперь короткий, а тот коридор, на котором я работаю, не имеет достаточного освещения. Пока я работаю как подручный при двух товарищах, они шьют на машинах, а я исполняю всю ручную работу. Живем мы дружно и не отравляем друг другу жизни. В октябре и ноябре я заработал на выписку[150] по 9 рублей с копейками. Денег не присылай. Мне, право, они не нужны, так как у меня есть деньги, и, кроме того, тот, кто работает, может делать выписки только на заработанные деньги. Я же, кроме того, получаю передачу раз в месяц от сестры на свиданье, так что я питаюсь достаточно. Работа же хорошо действует на нервы – так что в общем я не могу жаловаться. Я рад, что сижу не в одиночной камере, а вместе с другими. Вдвоем сидеть ужасно тяжело, сидя с многими, гораздо легче уединиться, когда захочется, и легче найти симпатичных людей и сжиться с ними. С Эдком[151] мне не пришлось встретиться, хотя оп здесь. Говорят те, которые его видали, что он хорошо выглядит и хорошо чувствует себя. Что с его женой? Передай, пожалуйста, ей от меня горячий привет. Все ли она в Париже? А что с семьей[152] нашей? Можешь ли с ней поддерживать постоянную связь? Салек[153] через сестру обещал мне написать, но до сих пор я не получил его письма.

Твой Феликс

С. С. Дзержинской

[Москва, Центральная пересыльная тюрьма]

18 декабря 1916 г.

Милая Зося моя!

Вот уже пришел последний день и 16-го года, и хотя не видно еще конца войны – однако мы все ближе и ближе ко дню встречи и ко дню радости. Я так уверен в этом… Что даст нам 17-й год, мы не знаем, но знаем, что душевные силы наши сохранятся, а ведь это самое важное. Мне тяжело, что я должен один пережить это время, что нет со мной Ясика, что не вижу его развивающейся жизни, складывающегося характера. Мыслью я с вами, я так уверен, что вернусь, – и тоска моя не дает мне боли. Ясик все растет, скоро ведь уже будет учиться. Пусть только будет здоровым – солнышко наше.

У меня жизнь все та же, кандалы только сняли, чтобы удобнее было работать. Работа не утомляет меня; до сих пор она даже укрепляла и мускулы и нервы. Ядвися приходит ежемесячно, и, таким образом, я не оторван совсем от своих, а о событиях я узнаю из «Правительственного вестника» и «Русского инвалида». Питаюсь в общем достаточно, так что обо мне не надо беспокоиться. Кажется, теперь можно переписываться с родиной,[154] может быть, теперь у тебя есть известия о жизни наших родных[155]… Верно ли, что и теперь у них ужасно тяжелая жизнь?…

Твой Феликс

С. С. Дзержинской

[Москва, Центральная пересыльная тюрьма]

1 января 1917 г.

Милая Зося моя!

Передо мной письмо твое от 24/XI и вырезки Ясика. И когда я смотрю на них и думаю, что они были в его ручках, что он сам их вырезывал, играя, и улыбаясь, и учась вместе с тем, – волна неиссякаемой любви и нежности к нему переполняет сердце мое, и я говорю ему самые нежные слова и посылаю пожелание, чтобы рос крепким, добрым и сильным, чтобы вырос и был ясным лучом – умел сам любить и быть любимым. Нашей встречи мы терпеливо должны ждать, и время скоро пройдет – тогда Ясик будет уже большим мальчиком, целым человеком – и, быть может, больше нам не нужно будет разлучаться, и, быть может, вся жизнь наша станет лучше, нормальнее. Я живу этими мечтами и хочу дождаться этого. Хочу еще почувствовать, что я жив и мои силы еще не иссякли. Быстро идут дни за днями, и вот уже проходит 8 месяцев со дня моего последнего суда. Мысль обо мне не должна тревожить тебя, железа нет уж у ног моих, питаюсь сносно, в камере тепло и одет сам тепло. Помни, что всякая радость твоя и Ясика – моя радость, она дает мне силу и волю ждать и дождаться нашей весны.

Твой

Феликс

С. С. Дзержинской

[Москва, Центральная пересыльная тюрьма]

19 февраля 1917 г.

Милая Зося моя!

Последний раз я писал тебе заказным письмом 14(1)/I – 17 года. С тех пор я получил письмо твое и открытку от 4 и 26/ХII и открытку Ясика от 25/XII. Карточек Ясика я не получил, хотя расписался на повестке 2 недели тому назад. (Я думаю, что это были карточки.) Я уже радовался, что снова увижу, хотя бы на бумаге, сынулю моего милого – хотя бы на короткое время. Здесь, в камере, карточек нельзя держать – даже малого сынка, по я надеялся, что мне дадут хотя бы один день посмотреть на нее. Может быть, дадут еще. Передо мною открытка Ясика, раскрашенная им, и слова его ко мне, мысли, чувства в улыбка. G какой радостью я с тобой, милый мой, пускал бы в воздух мыльные пузыри, чтобы они, радужные и прекрасные, носились плавно по воздуху, а мы следили бы за ними, задрав головы и поддувая, чтобы они не упали. И я думаю о том, что, когда ты подрастешь, будешь большим и сильным, мы научимся сами летать на аэроплане и полетим, как птицы, к высоким горам, к облакам на небе, – а под нами будут села и города, поля и леса, долины и реки, озера и моря, весь мир прекрасный. И солнце будет над нами – а мы будем лететь. Ясик мой, не огорчайся, что я теперь не с тобой, иначе не может быть, я люблю тебя, мое солнышко, и ты радость моя, хотя я тебя вижу только во сне и в мыслях. Ты вся радость моя. Будь хорошим, добрым, веселым и здоровым, чтобы всегда быть радостью для мамуси, для меня и для людей, чтобы, когда вырастешь, трудиться, радоваться самому своей работой и радовать других, быть им примером. Я целую тебя и крепко-крепко обнимаю – сынулю моего.