9

Я часто не могу приблизиться к этому ребенку. Я смотрю, как она играет, это девочка, я слышу, как она зовет меня. Но я не могу приблизиться к ней.

Я боюсь, что мой собственный страх передастся ей, что она будет так же бояться, как и я. И тогда я ставлю между нами женщину, словно защитный экран.

Можно ли защитить ребенка от окружающего мира?

Во всяком случае, ничего нельзя объяснить ребенку про лабораторию. О лаборатории знают только те, кого туда затянуло.

Когда женщина поет ребенку, то возникает спокойствие, в какие-то мгновения совсем пропадает страх. Я давно собирался ей это сказать, я уже решил было сказать и наклонился к ней.

Случалось, что Карин Эре наклонялась над кем-нибудь из поющих, проходя вдоль рядов. А потом говорила совсем тихо, так, чтобы слышно было только тому, к кому это было обращено:

– Прекрасно.

Это называют похвалой. Считается, что это даже некоторое благодеяние.

Когда она в следующий раз, проходя мимо, оказывалась сзади, то тот, кого она до этого похвалила, чувствовал страх. Не очень большой страх – речь ведь не шла о физическом наказании. Но легкий, едва заметный страх, который, возможно, полностью был понятен только тому, кого никогда особенно не хвалили. Страх не проявить себя так хорошо, как в прошлый раз, страх на сей раз не оказаться достойным похвалы.

Все знали, что когда позади тебя встает Карин Эре, одновременно появляется судья.

Женщина напомнила мне о Карин Эре. Так что я ничего не сказал.

Судить и оценивать. Для их грандиозного плана это было очень важно. Поэтому невозможно было не задавать себе вопрос, понимала ли Карин Эре, что она делает. Знала ли она это? Что когда ты хвалишь, ты одновременно и судишь. И при этом совершаешь нечто, имеющее далеко идущие последствия.

Как много они сами знали? Что знал Биль?

Живое слово было одним из принципов Грундтвига. Это означало, что до шестого класса на руки выдавались лишь отдельные учебники; все, что необходимо было знать, пересказывали учителя: историю Дании, историю Скандинавских стран, всемирную историю, греческую и скандинавскую мифологию, Библию, «Илиаду» и «Одиссею» – ежедневно, по пять дней в неделю.

Это было огромное количество слов, требовалась предельная концентрация внимания, зачастую в конце дня в голове не оставалось ничего, кроме воспоминания о том, что тебе что-то рассказывали.

С тех пор как я попал в эту школу, я искал какое-нибудь правило, скрытое за словами, и наконец я его нашел. Это случилось, когда Август пробыл в школе две недели.

Биль преподавал всемирную историю, он знал ее наизусть, обычно все сидели тихо – живое слово, как правило, представляло собой поток, струящийся с кафедры в класс. Пока он внезапно не спрашивал о чем-нибудь.

Это происходило совершенно неожиданно, несколько коротких вопросов – и тут было очень важно суметь на них ответить. Когда он спрашивал, возникало ощущение, как будто ты вместе с ним приближаешься к чему-то значительному.

Его вопросы всегда касались событий и дат. Те, кто был внутри, – то есть частью этой жизни, обычно помнили их, те, кто был вне, из страха поднимали руку, ничего при этом не зная, и еще глубже погружались в темноту.

Сам я в какой-то момент был близок к тому, чтобы сдаться. Я попытался записывать те даты, которые он называл, но это было трудно, ведь неизвестно было, какие из них понадобятся, к тому же на его уроках не разрешалось делать заметки.

Я бы не сделал своего открытия, если бы не Катарина. Хотя мы почти не говорили друг с другом, особенно в последние недели. Но она пыталась что-то найти. Встреча с человеком, который ищет, не дает тебе самому сдаться.

Дело было еще и в Августе – у него была очень плохая память. За первые две недели он ни разу не смог правильно ответить. Я чувствовал, что его надо поддержать. А если хочешь поддерживать других, ты сам должен держаться прямо.

Я сделал это открытие, пытаясь почувствовать Биля. Я и раньше пытался, когда только что попал в школу, но тогда не получилось. Почувствовать его можно было, только немного отпустив время и перестав слушать то, что он говорит, стараясь следить за его голосом, выражением лица и движениями. Но в этом таилась серьезная опасность: ты начинал выглядеть отстраненно, терял ощущение времени и не воспринимал то, что говорилось, а значит, не мог достаточно быстро включиться, когда к тебе обращались. В первый раз я пал духом, потом я узнал, что Катарина что-то ищет, и тогда снова попробовал.

Когда Биль подходил к чему-нибудь важному, он как будто напрягался. Возникала короткая пауза. Потом он произносил это без особого акцента, почти буднично, но все-таки напряженно. Когда я прочувствовал все это, то ошибиться уже было невозможно. Я все понял.

Правилом была битва при Пуатье, 732 год.

При Пуатье французский король Карл Мартелл разбил наступавших мавров, заставив их отойти, и тем самым спас Европу. Выдающийся человек совершил правильный поступок в совершенно правильный момент. На этом строились все вопросы Биля. С того момента я знал, что мне надо искать. Какие именно слова из огромного потока слов надо запомнить. Колумб, 1492-й год, Лютер в Вормсе, 1521-й год, книга Грундтвига «Ответ церкви» в 1825-м, где утверждается, что истина не строится на книгах, а на живом слове Божьем при крещении и причастии, сформулированном в апостольском Символе веры.

С этого времени я довольно часто хорошо запоминал, это дало мне некоторую отсрочку – благодаря этому прошло больше времени, прежде чем он обратил на меня внимание.

10

После того как Катарина спросила меня, можно ли вскрыть машину, я ее избегал, даже старался не смотреть на нее во дворе.

В начале третьей недели после появления в школе Августа она поравнялась со мной на лестнице, а потом обогнала меня. Когда она прошла мимо, я обнаружил в кармане письмо.

Это было первое настоящее письмо в моей жизни. До этого мне случалось иногда получать письма, но все они были напечатаны на машинке.

На письме не было написано, кому оно адресовано или от кого оно. Там был только один вопрос: «Почему они забрали своих собственных детей?»

Во дворе Августу запретили удаляться от стены более чем на расстояние вытянутой руки. Первую неделю Флаккедам все время ходил рядом с ним, потом это стал делать дежурный учитель, теперь в этом уже не было необходимости – Август и не думал отходить от стены, да никто и не стремился с ним особенно разговаривать.

Ему разрешалось отходить в сторону, только когда надо было в туалет, и сопровождать его туда должен был я. Мне положено было ждать у двери, пока он не выйдет. В тот день я зашел внутрь вместе с ним. Там было довольно тесно, мы стояли у унитаза, пока он курил.

– Я получил письмо, – сказал я.

И показал ему его. Он не спросил меня, откуда я знаю, что это письмо адресовано мне. Он верил мне – раз я так сказал, значит, так оно и есть.

Он также не спросил, от кого оно. Наверное, он считал, что это было бы бестактно. Он просто сказал:

– Что она имеет в виду?

В апреле 1971 года всех учеников, которые были родственниками учителей, забрали из школы. До этого два мальчика Веры Хофстеттер, преподававшей немецкий, учились во втором и четвертом классах, два внука Биля – в первом классе, дочь латиниста Стууса училась в десятом классе, сыновья Йерланга учились в восьмом и седьмом классах, а дочь Анна училась в нашем классе, и конечно же был сын Фредхоя Аксель – всего девять учеников. После пасхальных каникул они не вернулись, и никто ничего не объяснил. Все решили, что это из-за происшествия с Акселем Фредхоем.

Фредхой, заместитель директора, пользовался популярностью. У него было тонкое чувство юмора, благодаря которому его собеседники, даже те, кто нарушил школьные правила, становились откровенными: придя в хорошее расположение духа, они случайно проговаривались о том, что натворили. У Фредхоя всегда наготове была парочка ободряющих слов, и потом о случившемся забывали. Через несколько дней ученика, который слишком увлекся, разговаривая с Фредхоем, вызывали в кабинет Биля, или же в школу вызывали его родителей, или же он ни с того ни с сего исчезал из класса, даже не успевая понять, что с ним приключилось.