Во-вторых, до островов Зеленого Мыса три недели ходу, а до Барбадоса — шесть, всего вдвое больше.

В-третьих, даже если весь «Ра» уйдет вглубь, мы сможем продолжать плаванье, ибо кабина задумана как самостоятельный поплавок, получится что-то вроде подводной лодки в позиционном положении.

Но самое главное, до этого же еще не дошло, и когда еще дойдет, и дойдет ли? «Ра-2» совсем не так плох!

Вот уж что верно, то верно. Пусть до Барбадоса на самом деле не шесть недель, а восемь, пусть плавучесть хижины никто не испытывал, но последний тезис вне всяких сомнений. «Ра-2» держится молодцом, его погружение пока что не доставляет нам конкретных неудобств, эффект его — чисто отвлеченный, абстрактный, да, пожалуй, эмоциональный — мы весьма отчетливо помним последние дни «Ра-1»:

«24 июня. Состояние правого борта и палубы неважное. Папирус местами разъехался, очень сильно наклонена вправо кабина, ходить по палубе невозможно — только по борту».

«29 июня. Не вызывает сомнений, что мы погружаемся больше и больше, хотя и медленно: несомненно также, что мы не сможем затонуть, но что «Ра» будет затоплен по палубу — это точно».

«3 июля. Вода притягивает к себе «Ра». Она свободно переливается через правый борт и стоит на палубе озером».

«9 июля. Справа рвутся веревки, связывающие папирус, весь правый борт ходит ходуном и грозит оторваться от нас…»

А начиналось тоже с малого, едва заметного, — что-то где-то перекосилось, набухло, намокло, — нет, повторения этой истории мы не хотим. Лодка построена не идеально, лодка перестояла в порту, зря расходуя запас непотопляемости, — но поздно теперь об этом жалеть, и бранить, кроме себя, некого — нужно выпутываться, и чем раньше, тем лучше.

Собрался совет: капитан, провиантмейстер, кок, врач. Пролистали книгу, где учтены запасы нашего продовольствия, и приговорили к выбросу добрую треть.

Описание акции опускаю. Меня с детства учили беречь хлеб, ругали, если крошку ронял на пол, — а тут за «Ра» потянулся длиннющий шлейф, плыли норвежские, египетские, русские хлебцы, плыли рис и кофе, макароны и сухофрукты, —

Прости нас, Ивон!

Радовалась одна обезьяна. Мы наполовину завалили провиантом корзину, где она днем сидит, она никогда не видела такого изобилия и лопала все подряд без разбора.

Надо, кстати, рассказать, что едят на «Ра».

Самая краткая информация по этому вопросу выглядит так (высокоученый труд «Медицинские проблемы экспедиции «Ра», автор — Ю. Сенкевич):

«Был определен необходимый перечень продуктов с учетом их калорийности и полноценности. Некоторые трудности возникли в связи с тем, что руководитель не хотел использовать консервы и поэтому рацион был однообразен, что компенсировалось количеством. Никаких других проблем с продовольствием не возникало».

Очевидно, как к любому научному труду, к этим строкам необходим комментарий.

Почему «руководитель не хотел использовать консервы»? Понятно почему: потому, что в меню древних широт и тушёнки не имелось — и, кроме того, немножко из-за недоверия к консервам вообще, учитывая жаркий климат.

— Мы будем есть овощи, — мечтательно говорил Тур, — будем есть свежую рыбу…

Овощи испортились моментально, так же как и омары, и яйца, и молоко в пакетах, — молоко-то можно было бы и употреблять, хотя бы в виде простокваши, но Тур выплеснул его, не дав как следует скиснуть.

А рыбы что-то до сих пор нет. Раньше мы ее и не ждали — шли между открытым океаном и шельфом, то есть как раз по меже двух рыбных пастбищ. Но теперь ведь мы в океане! Сегодня Жорж вновь повесил фонарь, пытался подстрелить корифену, но ничего не вышло, мелькнули две-три рыбки — и все.

Сантьяго присел на корме с удочкой. Вид у него блаженный.

— Все рыболовы чокнутые, — говорю в пространство.

Сантьяго молчит. Обдумывает отповедь подостойней.

— Рыболовы — лучшие люди на земле, — отзывается он наконец. — Рыболовы и антропологи.

— Держи, лучший человек, — всыпаю ему в ладонь таблетки.

Это — витамины, без них нельзя, пища идет в основном сушеная да крупяная.

Характерный диалог перед завтраком:

— Опять овсяная каша!

— Весь мир ест утром кашу.

— Так скоро лошадьми станем.

— Ничего, зато полезно.

Сейчас-то я к овсянке привык, а помню, в прошлом году однажды опоздал к столу, все уже поели, только Тур доканчивал, и как я посмотрел, что в тарелке, — захотелось, не пробуя, сказать «спасибо». От Тура это, разумеется, не укрылось.

— У вас едят овсянку?

Со вздохом:

— Едят.

— Тоже на завтрак?

— Угу. Только я ее не люблю.

— Почему?

— Жена закармливала меня этой кашей, с тех пор неприятное воспоминание.

— Воспоминания обычно все со временем становятся приятными.

— За исключением этого, — буркнул я и заработал ложкой…

В общем, бедные мы, бедные — но не слишком нас жалейте.

Хоть и побросали кое-что за борт, хоть и кур в этом году не поели вволю из-за плохих примусов — в наших закромах съестного немало и не так уж однообразен наш рацион.

День начинается с посвистыванья — фи-фу-фа-фи-фу — это Карло поднялся раньше всех, погремел на камбузе кастрюлями и сигналит, что кушать подано. Он по доброй воле взял на себя поварские заботы, еще с прошлого плаванья, с начальных его дней, — незабываемо роскошным событием явился тогда первый на «Ра» горячий суп, рисовый, с томатами и курицей. Как мы его поглощали! Как славили Карло! Как, уже наевшись, не имели мужества отвалиться!

Карло — отличный кок, щедрый и изобретательный, и в то же время экономный, у него все идет в дело. Осталось со вчера немного курятины и немного ветчины — призывается присяжный дегустатор-нюхальщик Жорж, он обнюхивает и сортирует — кусок в море, кусок в котел, затем добавляются картошка, свекла, морковь плюс вода, наполовину морская, для экономии, все кипятится — и пожалуйста, готова похлебка, хорошая, наваристая, только картошка впитала запах моря и не совсем свежего мяса.

Есть на «Ра» и другие фирменные блюда. Например, фруктовый суп из концентратов. То есть он суп как суп, иными словами — компот, но вкус у него совершенно особый.

Случилось это, как сейчас помню, девятого июня прошлого года. Мне захотелось пить, я пошел к канистре, отлил из нее в стакан, хлебнул и поперхнулся: вода отдавала кислятиной. Заглянул в канистру, а там — мутная желтоватая жидкость, в которой плавает невесть что. Я — к Карло:

— Откуда вода?!

— А из бурдюка. Плесни, кстати, в кастрюлю, пора ужин варить.

— Карло, никак нельзя, эта вода плохая!

— Почему плохая? Тур велел.

Я побежал к Туру и взволнованно стал объяснять. Он слушал и улыбался снисходительно.

— Это не грязь, а смола, ее использовали древние мореплаватели для консервации. А запах — ерунда, для супа вполне сойдет.

И, представьте, — сошло! Вечером мы с аппетитом уплетали фруктово-смоляную болтушку, просили добавить, и потом, много позже, когда где-нибудь в московской столовой мне приносили компот, приготовленный по строгим сухопутным правилам, чем-то он разочаровывал, чего-то важного в нем, не хватало.

Карло ревнив; он строго следит, чтобы его кухонные прерогативы соблюдались и уважались, помощников на камбузе терпит лишь для черной работы и в то же время непрочь при случае шваркнуть — фигурально говоря — колпак оземь: «Справляйтесь как хотите, а я удаляюсь от дел!»

Иногда, впрочем, он добровольно уступает фартук и поварешку. В прошлом году — четвертого июля, в День независимости США, — честь приготовления ленча была доверена Норману, и тот сотворил такую яичницу, что и сейчас я, бывает, прикидываю, застанет ли нас и нынче четвертое июля в море.

Норман стряпал с огромным удовольствием и старанием — сперва поджарил бекон, затем слил жир, затем слегка бекон подсушил, затем, наконец, бросил на сковородку яйца и священнодействовал еще минут пять, пока мы не принялись понукать Америку от имени всего остального мира.