— Лезь, черт с тобой, медицина не возражает. Счастливый Жорж плюхается в воду. Я вполне его понимаю, сам бы сплавал с удовольствием.
Помню, как в прошлом году — это был, кажется, двенадцатый день путешествия, — мы с Жоржем, привязанные тонкими манильскими канатами, совершили первое погружение, нырнули, течение сразу подхватило нас и поволокло, пришлось цепляться за обвязку папируса и усиленно работать ластами, мы сделали несколько кругов под кораблем, это была фантастическая картина — «Ра» снизу! — и выяснилось, что днище в превосходном состоянии, ничуть не пострадало от штормов, и с какой радостью мы, вынырнув, доложили об этом Туру!
Ужасно люблю подводное плаванье, но для меня оно все же не более чем забава, а для Жоржа — дело жизни, любовь навсегда, он человеком себя не считает без этого — пусть резвится, он сейчас напоминает ребенка, которому вернули отобранную было игрушку.
Вот он уже вылезает, замерзший отчаянно, окоченевший — теперь ему необходим массаж со спиртом, и я вступаю в свои профессиональные права.
Оханьям и аханьям не было конца. Норман только глаза таращил, глядя, как я мну Жоржа, не щадя ни своих, ни его мышц, — кажется, наш штурман был теперь даже доволен, что искупался не он, а Жорж.
Отдышавшись, Жорж сообщил, что под днищем лодки плывет групер, огромный, чуть не полутораметровый, и что он очень дружелюбен. Мы решили его не убивать и нарекли Нельсоном.
Итак, считая Нельсона, нас теперь в экипаже одиннадцать.
Мы восьмеро — это во-первых; обезьянка Сафи — во-вторых; в-третьих, среди кур, взятых для еды, опять, как в прошлый раз, объявилась утка, селезень, и мы снова назвали его Синдбадом, так что теперь у нас «Ра-2» и Синдбад-2.
А в-четвертых, ночью — она была тишайшей, мы едва двигались, и луна ярко светила — какая-то птица ударилась о парус, скользнула по нему, взлетела, сделала круг и опустилась на крышу хижины.
Я позвал Сантьяго, он дал мне сачок, и через минуту гость был в наших руках. Это оказался голубь, почти натуральный сизарь, и не простой, а окольцованный, — как следовало из надписи, в Испании, в 1968 году.
Его посадили в клетку, а утром решили отпустить, насильно покормили напоследок и подбросили в воздух, он покружил и снова уселся на площадку. И мы поняли, что он никуда не собирается от нас улетать, взяли его на довольствие и выбрали для него имя Юби — в честь грозного африканского мыса, мимо которого нам еще предстоит проходить.
Этим не кончилось. Тем же утром к нам залетела птица невероятно пестрой окраски, с длинным клювом, никто не знал, как она называется. Она сидела на мачте и не желала спускаться, Норман отнес ей туда поесть и попить в кружке. К вечеру она забралась между крышей хижины и площадкой и уснула. А на следующее утро появилась еще птичка, малюсенькая, вроде синицы, за ней еще такая же, потом третья, они принялись чистить нашу лодку, выковыривать из папируса мух и жучков.
Заниматься наведением порядка на корабле приходится не только птичкам. Я полез под кормовую бамбуковую палубу и обнаружил, что запасные веревки и деревяшки начали плесневеть, мы их вытащили, рассортировали вместе с Туром и выбросили половину. Тур обещал, что остальное выбросим, когда пройдем мыс Юби и сделаем все столярные работы. А пока дерево еще нужно — предстоит укрепить мостик, сколотить гнезда для посуды на обеденном столе и так далее.
Между прочим, отправили за борт и модель папирусной лодки, весьма большую, «действующую» — мы предполагали вести с нее киносъемки, но убедились, что это неудобно: лодка для оператора должна обладать собственным ходом, а идя на буксире, много ли снимешь? Да и слишком верткой модель оказалась. Так что мы от нее избавились, Тур привязал к ней бутылку с запиской — просил нашедшего сообщить, где и когда найдена, обещал вознаграждение.
Повторяется история прошлого плаванья — в нем четко прослеживались два этапа: на первом, до отплытия, мы тащили на корабль, что только могли, а на втором — после старта — принимались дружно и азартно все, что можно, выбрасывать.
Психологически это очень объяснимо; если вдруг обнаруживаешь, что папирус впитывает воду чересчур интенсивно и корабль оседает чуть не на глазах, многие вещи становятся лишними.
Да, похоже, что опять мы путешествуем на кусочке губки, — но об этом потом. Позвольте пока что пригласить вас на мостик.
Мостик пристроен к задней стенке хижины и снабжен трапом по левому борту. Кстати, то, что трап именно слева, не лучший вариант, потому что тут стоит вахтенный и подниматься неудобно.
Весла на этот раз у нас надежные — громадные сосновые бревна со съемными лопастями из кипариса и мощными, кривыми, похожими на ятаганы рукоятями. Правое закреплено намертво, ибо в нем до сих пор нет нужды, левое — постоянно в ходу. Только не нужно думать, что им гребут. Грести такой махиной и физически невозможно, а главное, не требуется. Нас движут ветер и течения, а веслом мы правим — поворачиваем его вокруг оси, фактически оно не весло, а руль, гигантский, с прямоугольным пером и саблевидным румпелем.
Руль опущен в воду наклонно и покоится средней своей частью на массивной балке, положенной поперек палубы между мостиком и кормой.
До кормы уже рукой подать, метра полтора-два. На этих метрах не разгуляешься, тесновато, причем теснота — в трех измерениях: над головой нависают, снижаясь, рули, а навстречу им с загнутого конца ахтерштевня тянется канат, напряженный, как тетива, и уходит под мостик — он сообщает ахтерштевню необходимую жесткость.
Здесь тоже использовано все пространство: мостик обшит бамбуком, и внутрь, между свай, уложена всякая всячина, вроде запасных канатов или мотора к «Зодиаку», надувной лодке, — все то, что мы уже, по своему обыкновению, начали понемногу отсюда убирать и перемещать.
Что еще? Еще за кораблем на длинном канате болтается буй — чтобы упавший в воду имел шанс поймать убегающий «Ра» за хвост.
На этом экскурсия завершается.
Островок размером двенадцать метров на пять, клочок соломы посреди океана, гладкого и недвижного в эти часы, как озеро, — и на островке восемь мужчин, уже малость небритых (кое-кто принялся отпускать бороду), слегка оглушенных пережитой трехдневной передрягой и отнюдь не теряющих бодрого расположения духа.
Помню, в прошлом году я с торжеством записал в дневнике: «Сегодня — первый ленивый день на «Ра»!» — это случилось уже где-то к середине пути, после изнурительной возни с веслами, а верней, с их обломками, после штормов, после мыса Юби, — нынче передышка настала значительно раньше.
Передышка, впрочем, весьма относительная.
Раньше по наивности представлялось: плыть — значит рулить понемножку, поглядывая вдаль. Оказывается, плыть, во всяком случае на папирусе, — это непрестанно что-то приколачивать, надвязывать, разбирать, сортировать, переносить, словно мы переехали в новую квартиру и никак не можем устроиться.
Нужно, например, попробовать собрать и испытать резиновую лодку «Зодиак». И вот она разложена на площадке хижины и начинается решение головоломки: какая деталь куда вставляется. Инструкция, естественно, куда-то засунута или вообще оставлена в Сафи. Вариантов множество, страсти кипят, собирается консилиум. Норман, как самый сведущий, приглашен персонально, он долго прикидывает так и этак, щурится и наконец пожимает плечами: требуется поразмыслить, вернемся к этому вопросу завтра, со свежими силами.
А пока назрела необходимость разобраться с трапом, ведущим на мостик, — почему бы не перенести его с левого борта на корму?
Не успели покончить с трапом, как зовет встревоженный Норман: он заметил серьезный непорядок — рей перетирает канаты, которыми стянуты вверху две ноги мачты. Это уж совсем ни к чему! Мачта может распасться, развалиться и рухнуть! Нужно что-то придумать, ломаем головы, потом долго-долго ищем кусок кожи для прокладки. Кожи не находим, решаем заменить ее фанерой. Теперь, когда нет ветра и парус безжизненно висит, рей трется о фанеру с противным скрежетом, но зато снасти останутся целы.