Народ на улице был пестрый – самых разных племен: высокие гордые бедуины в черных накидках и платках со шнурами, толстые городские арабы в европейских костюмах, жилистые полуголые негры с копьями на плече и выводком жен в кильватере, нубийцы – все, как на подбор, красавцы, черные и блестящие, как будто вырезанные из эбенового дерева, и оборванные, разных оттенков кожи, но одинаково грязные пацаны, снующие повсюду, – то ли нищие, то ли чистильщики обуви, то ли посыльные.
Слежку он заметил, только когда подходил уже к своей гостинице, даже не слежку, а скорее сопровождение – шли за ним какие-то двое в европейском платье, и шли, наверное, уже давно. Он остановился, надеясь, что они пройдут мимо, но они тоже остановились неподалеку и закурили, и он окончательно понял, что это по его душу. Он ускорил шаг, надеясь побыстрее укрыться в гостинице, но дорогу перегородил огромный грузовик, и, когда тот наконец уехал, он понял, что в гостиницу ему никак нельзя – у входа стоял и курил тот самый араб с бородкой а ля Лумумба, который проверял у него документы.
«Дело дрянь», – подумал Рудаки, оглянулся на тех двоих, что шли сзади – их не было нигде видно, – и резко свернул в узкий переулок. Переулок был такой узкий, что в нем едва расходились идущие навстречу – по сторонам были глинобитные дувалы, и свернуть и спрятаться было совершенно негде. Он оглянулся – те двое, что шли за ним, опять возникли позади и к ним присоединился араб с бородкой. Рудаки старался идти быстро, хотя из-за встречных прохожих это было нелегко, но не бежал.
«Едва ли они станут стрелять, – думал он, – едва ли в такой толпе. И кто они, вот вопрос, – и тут его осенило: – Да это же „Мухабарат“! Они, должно быть, за мной от самого аэропорта ходят!» От этой мысли он покрылся холодной испариной, хотя было жарко.
На что способна египетская контрразведка «Мухабарат», он знал хорошо по прежним своим командировкам в арабские страны – имел с ними дело и даже бегал уже от них один раз в Александрии. Агенты этой службы учились в Союзе у своих советских товарищей и были такими же жестокими и коварными и так же, как агенты КГБ и ГРУ, не очень обращали внимание на чужие границы, особенно такие, как в этой новой, раздираемой этническими войнами стране, которую они, по-видимому, считали чуть ли не своей территорией.
«Наверное, Бессарабов провалился и рассказал обо мне, а когда я позвонил, они быстро меня вычислили – белых в столице сейчас должно быть немного». Он вышел из узенького переулка на широкий бульвар, по одной стороне которого тянулись дома, а по другую сторону находился густой парк или даже лес. Оглянувшись на преследователей – те не отстали, но, кажется, и не приблизились, – он перебежал бульвар и, перепрыгнув невысокую живую изгородь, очутился в парке.
Это оказался самый настоящий лес из незнакомых Рудаки, похожих на клены деревьев с густым подлеском из колючих кустов. Спрятавшись за кустом, он посмотрел назад, на бульвар, и увидел, что его преследователи стоят на противоположной стороне и совещаются.
«Не найдут они меня здесь», – решил Рудаки и стал пробираться в глубь леса.
Лес оказался большим. Как-то не верилось, что посреди этого маленького города может быть такой большой лес. Рудаки шел и шел, продираясь через колючий кустарник, который уже расцарапал, наверное, ему лицо, как ни старался он отводить в сторону ветки, а лес все не кончался – он то поднимался на возвышения, то спускался в овраги, и, казалось, конца ему не было.
Рудаки продирался через кусты и думал: «Ну, ладно, лес-то когда-нибудь кончится, а что дальше делать?». И что дальше делать, он не знал, и к тому же все больше хотелось есть. Наконец вдали показался просвет, и скоро он опять попал в город и вышел, как это ни странно, почти к своей гостинице: высокое ее здание – единственное, наверное, такое в городе – виднелось в паре кварталов за площадью, на которую он вышел.
По южному внезапно стемнело. На площади прямо на земле лежали у костров закутанные в плащи люди, рядом стояли палатки и были привязаны лошади и верблюды. У костров что-то ели, пили чай. Рудаки почувствовал, что больше не в силах терпеть голод, подошел к костру, где на вертеле, истекая жиром, поворачивался конус шаурмы, и протянул закутанному в бурнус бедуину свои «командирские» часы. Тот внимательно изучил их, кивнул и, не говоря ни слова, щедро отрезал кусок мяса, завернул в лепешку и протянул Рудаки. Тот стал жадно есть. Араб посмотрел на него, покачал головой и налил ему в пузатый стаканчик чаю.
После шаурмы и чая Рудаки повеселел и даже стали появляться у него какие-то пока смутные идеи.
«Самолет отпадает, – думал он, – в аэропорту меня точно ждать будут. Кстати, не понятно, что от меня „Муха-барату“ надо – мы же ведь союзники вроде?» – спрашивал он себя, но при этом понимал, что сам с собой от отчаяния лукавит – перестал Египет быть союзником Империи, знал он, что уже высылают оттуда советских военных инструкторов.
«Надо как-то к границе добраться, – думал он. – Лучше всего было бы на поезде. Интересно, поезда здесь есть?». И словно отвечая на его вопрос, где-то недалеко послышался паровозный гудок.
Он уже пересек площадь со стоянкой бедуинов, и перед ним открылась темная гладкая поверхность большого озера или реки. «Едва ли это Нил, – решил Рудаки, – не может он быть таким широким в верховье, скорее озеро, – и усмехнулся, – вот и сбываются мои видения с озерами и тростниковыми хижинами. Хотя тростниковых хижин что-то не видно и собак тоже, зато поезд – вот он, как по заказу». Вдоль озера тянулась высокая насыпь, и по ней медленно двигался длинный товарный состав. Не совсем отдавая себе отчета в том, зачем он это делает, Рудаки подбежал к насыпи, немного пробежал рядом с поездом и вскочил в открытую дверь одного из вагонов…
Когда-то служил Рудаки в одном НИИ, и случилась там такая история. НИИ находился в пригороде, возле железнодорожной станции, и в станционный буфет сотрудники ходили пить пиво в обеденный перерыв и не только. И вот как-то раз отправилась в этот буфет неразлучная парочка друзей из соседнего отдела, Сикорский и Сверчков, с благородной целью выпить кружку пива, но пива в буфете не оказалось, зато на первом пути стоял товарняк, двери одного вагона были открыты, и Сикорский со Сверчковым, не сговариваясь, вскочили в этот вагон, так как у обоих одновременно возникла блестящая мысль, что пиво, отсутствующее в этом станционном буфете, может быть в буфете следующей, в общем-то недалекой, станции и что есть прямой смысл туда подскочить на товарняке. Мысль была чудесная, но поезд не остановился ни на следующей, недалекой, станции, ни на той, что после нее, подальше, а шел и шел и остановился только в Белоруссии, на станции Барановичи, откуда добирались друзья домой три дня.
«Как бы мне не заехать так куда-нибудь в нежелательное место», – думал Рудаки, слушая мерный, убаюкивающий перестук колес, хотя по его расчетам шел поезд в нужном направлении, на север, и утром должен уже оказаться близко к границе. Устроился он в вагоне удобно – было там навалено сено, и лежал он на нем, глядя на крупные африканские звезды, и скоро заснул.
Утром поезд продолжал идти все так же медленно и без остановок. Вокруг была пустыня, и виднелись невдалеке невысокие скалистые горы.
«Может быть, я уже в Египте», – подумал Рудаки, и как раз в этот момент поезд стал тормозить и вскоре совсем остановился.
Рудаки высунулся из вагона и увидел, что возле поезда бегают какие-то люди, многие с винтовками, и заглядывают в вагоны. Он лихорадочно огляделся – спрятаться в вагоне было негде – и спрыгнул на землю. Вооруженные люди были уже совсем близко, через два вагона, заглядывали в двери, громко перекликались. Это явно не были солдаты или какие-нибудь официальные лица – были это типичные бедуины в черных плащах и клетчатых платках, закрепленных шнурами. Рудаки побежал вдоль поезда. Так началась эта бешеная гонка, которая закончилась в Омдурмане.
«Если это Омдурман, – подумал Рудаки и замахнулся на собаку, которая с рычанием подбиралась к его пяткам. – Пошла! Вот я тебя!» Собака отскочила, и тут он заметил, что на пустынной улице появился человек. Он шел быстро и явно хотел догнать Рудаки. Тот остановился и стал ждать, опять безуспешно пытаясь найти глазами какую-нибудь палку или камень. Человек подошел ближе, собаки, заметив его, метнулись в сторону и исчезли в какой-то дыре, а Рудаки узнал бандитского вида «боя» из гостиницы.