Вполне возможно опыт Юлии оказался из ряда вон выходящим и шокирующим, однако следует помнить, что им не следует пренебрегать в качестве столь необычного крещения молоденьких одиноких девушек, оказывающихся столь легкой добычей мужчин-хищников. Действительно, именно в том году местные садовники обязаны были убрать множество прекрасных кустов, которые украшали тропинки возле ее дома, из-за страха перед каким-нибудь совратителем малолетних, который охотился за игрушечными домиками, устраиваемыми детьми в гуще ветвей.

Юлия ни с кем не могла поделиться своей тайной не только из-за боязни навлечь на себя гнев матери за обман, но и из-за того, что в их доме никогда не упоминалось о сексе или предметах секса. Когда каждая девочка в семье достигала времени начала менструального цикла, мама давала им пакет гигиенических подкладок и светло-розовый эластичный пояс с крючочками. Вместе с этим они получали весьма неприятного вида предметы одежды, которые назывались бюстгальтерами. Вся процедура сопровождалась наставлением, типа: «Теперь, когда у тебя появилась кровь, ты можешь заиметь детей. Никогда не оставайся наедине с мальчиками, никогда не садись на сидение в чужом туалете. Если у тебя без мужа родится ребенок, ты убьешь свою мать. Всегда носи бюстгальтер, иначе твоя грудь растянется до колен. Никогда не прикасайся к «этому месту», иначе у тебя между ногами будет пышная растительность, и все будут знать, чем ты занималась… кроме того, ты можешь ослепнуть».

Последний совет касался обоих мальчиков. Если говорить о Юлии, то все, чего она хотела от жизни, так это выйти замуж за белокурого голубоглазого молодого человека, который увезет ее подальше от скучных серых улиц убогого и унылого Хаммерсмита, подарит возможность заботиться об уютном домике и осчастливит двумя хорошенькими светловолосыми дочками, которые не унаследуют ее нос. Вот почему Чарльз, ее первенец, нанес ей столь сокрушительный удар.

Сразу же после рождения он был похож на маленькую обезьянку. У него была густая грива черных волос, огромные уши, большой нос, ступни великана с цепкими пальчиками. Когда Юлии принесли его кормить в первый раз, то он набросился на обнаженный сосок матери с таким рвением, что она отпрянула и прикрыла грудь руками.

– Давай, дорогуша, – подбадривала торопившаяся медсестра, – у тебя такой хорошенький маленький обжора. Давай попробуем еще раз.

Юлия поклялась стать образцовой женой и матерью, поэтому сделала еще одну попытку. Все получилось. Ротик малыша, причмокивая, принялся сосать, отчего у Юлии заныл низ живота. Она пожаловалась медсестре, которая объяснила, что это поможет сократить до нормальной величины и размеров ее матку. Юлия решила, что ради этого стоило пострадать и вытерпеть боль треснувших и распухших сосков, неудобство от постоянно подтекавшего молока. Она пришла в ужас от вида огромных багряно-серых отметин, покрывавших бедра и грудь. И таким стало ее тело, о котором она столько заботилась, чтобы придать ему сходство с фарфоровой статуэткой. Прошла неделя. Она удивилась тому, что начала привыкать к своему новому облику кормящей мамы. Она сидела в кровати, окруженная присланными от родственников цветами и вазами с фруктами, в жакете на лебяжьем пуху, держа на руках Чарльза и улыбаясь проходившим мимо медсестрам.

– Хорошенькая молодая мамаша, – говорили они друг другу, – не то что некоторые.

Последняя часть реплики относилась к женщине, чья кровать находилась рядом с Юлией. Она отказывалась кормить грудью девочку и курила, как только исчезала из-под зоркого глаза сиделки. Юлии никогда прежде не приходилось проводить семь дней в непосредственной близости с женщиной, которая так ярко и наглядно представляла все то, что поистине было ужасным и чуждым самой женской природе. Женщина была груба и вульгарна, ругалась и шумно выпускала во сне газы. Это последнее обстоятельство выводило из себя расстроенную Юлию больше всего. В ее семье, если кто-то испытывал нужду выпустить газы, ему полагалось выйти из комнаты или подавить в себе это желание. Однако позволить шумному громоподобному извержению портить ночной воздух было выше ее сил. В конце концов она нашла очень деликатный способ решения этой проблемы.

– Кажется прошлой ночью у вас немного был расстроен желудок? – мягко поинтересовалась она.

Женщина, которую звали Мона, нахмурилась, затем ее лицо расплылось в широкой ухмылке.

– Ты имеешь в виду, пердела? Я всегда так делаю. А ты разве нет? – спросила она у Юлии очень серьезно.

Юлия покачала головой. К тому времени они установили своеобразное взаимопонимание в промежутках между ежедневной суетой по уборке, кормлению и заботе о своих малышах в больнице. Тайно Юлия завидовала Моне из-за ее маленькой белокурой голубоглазой малышки, тогда как Мона, ожидая рождения мальчика, поскольку у нее это был третий ребенок, восхищалась Чарльзом.

– Он такой восхитительный, правда. Он будет большим. Посмотри, какие у него ножки и петушок.

Бедняжка Юлия застывала на месте, наблюдая как Мона склонялась над ее сыном. Мона пощекотала его животик, затем скользнула пальцами к миниатюрному мужскому достоинству Чарльза и нежно потянула. У Юлии кольнуло в груди, особенно после того, как Чарльз радостно засучил ножками.

Вскоре Юлия решила, что не вправе рисковать и позволять Моне превращать Чарльза в сексуального маньяка еще с пеленок, в столь нежном возрасте – семи дней от роду, поэтому она держала его туго завернутым.

Уильям, муж Юлии, сыграл в рождении ребенка столь незначительную роль, что его присутствие по вечерам в течение часа больше походило на визит чужака к своему другу. Уильям был внешне привлекательным. В нем было почти шесть полных футов роста, глаза ярко-василькового цвета придавали ему весьма приятный вид. Он и в самом деле был первым, кого увидела Юлия, когда поезд остановился на станции Бридпорт. Семейство Юлии отправилось в отпуск. Они избрали Бридпорт, потому что он не был в моде, а значит мог оказаться дешевым. Юлии исполнилось девятнадцать. Братья и сестры привезли с собой шумную компанию домочадцев. Не замужем оставались только Юлия и ее сестра Мэри. Однако с того самого момента, когда Юлия увидела Уильяма, она поняла, что дни ее ожидания сочтены… Когда Уильям увидел Юлию в окне вагона, его сердце затрепетало от радости. Внешне они казались очень непохожими друг на друга, семьи их были столь разными, но его тотчас же привлекла ее хрупкость. В Бридпорте он рос с крупными, ширококостными сельскими девицами, дочерями местных фермеров. Они доили коров, группами собирались на танцы и громко смеялись. У них были толстые задницы, огрубевшие от работы руки, шершавые наощупь. Говорили они только про поросят и дойку коров. Он всегда испытывал безотчетный страх перед ними. Его неискушенность в отношении девочек исходила из того, что он сторонился грязных разговоров в школе и, кроме того, совсем был лишен опыта совместной жизни с женщинами. Мать умерла во время родов. Его рождение оказалось случайным, и он был поздним ребенком. Заботу о нем взяли на себя отец и два старших брата, которым сначала помогала тетя, но когда мальчик достиг школьного возраста, она перестала навещать их, и в доме воцарилось мужское братство.

В шестнадцать лет Уильям пошел работать у господина Фурси, местного аптекаря. Там ему суждено было остаться на всю жизнь. К тому времени, как он впервые увидел Юлию на станции Бридпорт, ему исполнился двадцать один год, и господин Фурси уже принял решение о том, что передаст дело Уильяму. Ему светило перспективное будущее, а для господина Фурси он оказался просто божьим посланником. Господин Фурси, старый закоренелый холостяк, жил только для своей лавки. Ему нравился медлительный, спокойный и ласковый мальчик, когда они работали часто по ночам бок о бок, смешивая порошки и микстуры. За годы в его лавке не появилось ни одного нового ящика для хранения лекарств. Ничего не изменилось: все осталось так, как оставил его отец. Стеклянные и мраморные полки, сочетавшиеся с блестящими шкафчиками из красного дерева, отделанные орехом, глубокие ящики, тусклые медные газовые лампы, гроздьями свисавшие с потолка. Уильям должен оставить все точно так же. Для него это было самым романтическим местом в целом свете. Ему суждено стать убежищем от строптивой и недовольной жены. Но с того самого момента, как он увидел Юлию, началось его рабство, и любовь Уильяма, пылкая и верная, несмотря ни на что, продолжалась всю жизнь.