Ну, и кропал. Понятно, не о том И не о сем. Попробовал об этом, Но накололся. Я зимой и летом Любил жену, Прокофьева и дом,

И то слегка. Подкармливая их, Как вертопрах на собственные средства Хозяев, от которых ждет наследства, Но вовсе не горит застать в живых.

VI

И был, наверно, и не так уж плох, Но, чередуя города и веси, Усох, как лист фиг?вый, и присох Как банный лист. Зато прибавил в весе,

Как греки, превращенные в свиней. Облизываясь на ворота рая, Я смаковал изгнание, корней От тучных площадей не отрывая.

Да и чего за сливу жизнь губить! Я покупал их утром на базаре. Гсподь велик - по паре каждой твари Ему легко, мне страшно воскресить.

VII

Я получил наследство. В сером небе, В торжественно распахнутом окне Горело солнце, и палящий стебель Колол глаза и заползал ко мне.

Земля струилась как вода в протоке, В бесцветной дымке строили вокзал, И быстрый день зимы голубоокой Рождался, был и тихо изчезал.

Все было живо и необычайно Похоже на кошмарный детский сон, На жизнь игрушек и на их сусальноСосулечно-свирепый перезвон,

Щемящий сердце с первого захода. По сути, с детства. Узкая кровать Прелестная клиническая мода Так преуспеть и разочаровать!

Мой друг синоптик чокнулся и запил, И в пятницу сбежал, как от чумы, От белоснежных дротиков и сабель Закончившей вторжение зимы.

VIII

Я получил бесценное наследство, Опасное для всякой мелюзги Отличное лекарственное средство Одновременно деньги и долги

И сотню писем. Окажите милость, Возьмитесь счесть. Начните с тех же слив Я так старался! Голова кружилась От страха и ужасных перспектив.

Так поливают снег холодным потом. День раскололся. Прямо надо мной Дул южный ветер. Как кулик - болотом, Он в минус десять управлял страной.

На плеск воды, на колкое признанье, На едкий чих - как фокусник лихой, Без отвращенья - с легким содроганьем Он взмахивал прозрачною рукой

И этим самым отвечал имущим И неимущим их материал, И нимб горящий, словно хлеб насущный, С высоких лбов к желудкам воспарял.

Как хорошо вести себя примерно! Я упражнялся, не боясь тюрьмы, К восторгу доброхотов и, наверно, К отчаянью дававших мне взаймы.

Что там необычайные расходы! Я понимал, что при таких серьгах Могу никак не меньше, чем полгода За просто так не думать о деньгах

И экономить разве что на спичках Меняя пять минут на пять рублей, Я меньше думал о залетных птичках, Чем средний некурящий дуралей.

Я получил наследство. Я гордился Своим богатством. Так монгольский хан Считал своими тысячи традиций Легко разбитых им культурных стран.

IX

Значительный мелкопоместный барин Восьмой с бревном и первый на коне Пленил меня. Сидящий в нем татарин Пошел вприкуску к остальной родне.

Но чем он правил? Покоренным миром? Что там друзья, и что им уколоть, Когда плывет и заплывает жиром Недавно обожаемая плоть

И стыдно протекает между пальцев Или, напротив, явно мимо рта! В конце концов, попользовавшись сальцем, Мы завопим: "Какая красота,

Какая прелесть - просто кровь играет! Не полно ей? А лучше встречный иск В парижский суд". Там снова выбирает Из трех богинь - и вновь ее - Парис.

X

Жестокий грек делил мое наследство. Я должен был, вконец замерзнув, ждать, И должен был, сцепив ладони, греться И для того чужой костер искать.

Я ехал на шестнадцатом трамвае, Отчаянно скрипевшем на бегу, Из своего трехкомнатного рая В кирпичный блок, укрывшийся в снегу,

Чтобы подняться до Новокузнецкой Не как обычно, из берлоги льва, А утомив коленки по-турецки Не через битый час, а через два,

Замерзнув вместе с хлипким даром речи. Чего не дашь без всяких прав любить? Я был готов вконец испортить встречу, Чтобы хоть как-никак ее продлить.

XI

Наверное, не так уж глупо помнить И теребить предательницу-нить, Ведущую в одну из мрачных комнат, Где не боятся прошлое хранить,

Когда уже совсем не держит память Гуманный век - но в этом-то и соль, Что здесь по недомыслию не давят Платоном обожравшуюся моль.

Как скучно быть так подло бережливым! Чем зарывать добычу как пират, Запри ее и назови архивом Пусть превратится в антиквариат,

А то сегодня всяк себе историк И может без нужды в поводыре, Как даму сердца, зло окликнуть дворик Как там он было звался при Петре

И улыбался дедушке-гусару, И, обернувшись лечащим врачом, Лягнуть проспект и подмигнуть бульвару Мол, в том и том-то ты разоблачен.

И неизвестно, то ли отзовется Соседский сеттер, то ли оживет Боярский дог, и в городе начнется Не то пожар, не то переворот.

Я ехал в центр покуда суть да дело В Бейрут, в Тифлис, в Кампалу и Триест И отгонял отравленные стрелы От ноющих и уязвимых мест.

Я разрешил распутному Парису Занять мой дом, и далее, найти Мою пяту, и на одежде вышить Куда стрела должна в меня войти.

А он, бедняк, занялся соблазненьем Нагих богинь, разделом их вещей... Я ехал в центр, подальше от сомнений, От факелов, от ламп и от свечей

Бессовестным и бесколесным рикшей В трамвае, освещенном изнутри, Вдвоем с тобой, от холода притихшей И яростно считавшей фонари.

XII

Я здесь родился. Здесь нашел тебя И до сих пор встречаю и теряю, И сочиняю глупые тирады, Твоих гостей и мужа теребя.

Здесь мой герой разбил свою судьбу Как разбивают сад, как строят город Или выносят на своем горбу Целительный и беспроцентный голод.

Здесь я впервые в жизни вышел в свет И живо пал в общественное мненье. Здесь приобрел известность Магомет, Здесь я задумал светопреставленье

И здесь Господь его осуществит, Я думаю, как только потеплеет. Здесь в семь утра не больно-то светлеет, И даже нефть не очень-то горит.

И неодушевленная земля Тоскует терпеливо и уныло, Поскольку здесь, дрожа от страха, я Остановил горящее светило.

XIII

Колокола, моя больная нота, Чего еще такому дураку? Я написал обидную остроту На обнаженном бронзовом боку.

Я не питал малейшего расчета При виде их в меня вселился бес... Колокола, моя больная нота... Одушевляя маленький прогресс,

Париж растит, Москва стирает грани, Но над Парижем не было Кремля... Нам не соткать благословенной ткани Без бедного больного короля.

Я чувствовал себя печально медным Под тошнотворный звон гудящих век В ночную тишь, к своим владеньям ленным Сорвался с места обнаженный снег.

Он бил в меня, как в башне бьют тревогу. И, скармливая ночь под хвост коту, Взмывал как жребий, неугодный Богу, Или как танк по пыльному мосту.

В итоге белоснежная дремота От этих ласк мне в волосы легла. Колокола, моя больная нота Нет, не звучат во мне колокола.

Н.В.

(Ночное видение)

От смешного до смерти меньше, чем до смерти от смешного.

I

К утру явился черный посетитель И мягко опустился на диван, Примяв подушку беспокойным взглядом.

Я понимал, что смерть моя пришла, Но только не за мной, и этот демон Лишь грозный чей-то призрак, и чего-то Он будет добиваться от меня.

И я, волнуясь, тоже сел на стул И долго ждал, занявшись рукавами И позолотой спинки, чтобы он Отвел глаза и что-нибудь сказал, А лучше бы немного съел и выпил.

Мы прежде столько вместе провели Чего ему, казалось бы, стесняться?

II

Наверное: "Убийственным молчаньем Я вовсе и не льщу тебя убить, Но, отстояв свободное качанье, Как за свободу мне не заступить?

Что, маленький волшебник, жегший серу Для превращенья в лучшей из реторт, Не оскопил покойную Химеру И не закончил, как Беллерофонт?

Открой окно. Болван парит над сливой, Который век стеная и кружа, Бессовестный, убогий и крикливый, Но все-таки - бессмертная душа...

Почти как ты. Тоска сминает крылья Лиха беда! Она расправит их, Наставив бестолковые усилья Бессильно рвущих воздух рук твоих.

Прости..." Я недовольно поперхнулся. Что возразишь - почтенный райский сад! Из-под стола ко мне на грудь рванулся Удушливый и сладковатый чад.