ГЛАВА II

Уже более недели приезжий господин жил в городе, разъезжая по вечеринкам и обедам и таким образом проводя, как говорится, очень приятно время. Наконец он решился перенести свои визиты за город и навестить помещиков Манилова и Собакевича, которым дал слово. Может быть к сему побудила его и другая, более существенная причина, дело более сурьезное, такое, которое было несравненно ближе к его сердцу… Но обо всем этом читатель узнает постепенно и в свое время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную и раздвинущуюся[Так в подлиннике. ] потом шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело.

Кучеру Селифану отдано было приказание с раннего утра заложить лошадей в известную бричку; Петрушке же приказано было оставаться дома смотреть за комнатой и чемоданом. Для читателя будет не лишне познакомиться с этими двумя крепостными человеками нашего героя. Хотя конечно они лица не так заметные и то, что называют [лица] второстепенные, если даже <не> третьестепенные, хотя главные ходы и пружины нашего романа на них не утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их — но автор любит чрезвычайно быть обстояте<льным> во всем, что ни есть в его поэме, и в этом отношении, несмотря на то, что сам человек русской, [но] он хочет быть аккуратен, как немец. Это займет [однако ж] впрочем немного времени и места, ибо немного останется прибавить к тому, что уже читатель знает, то есть что Петрушка ходил в несколько широком коричневом сертуке с барского плеча и имел по обычаю людей своего звания крупный нос и губы. Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого, имел даже благородное побуждение к просвещению, т. е. чтению книг, [Далее начато: которых впрочем содержание он] содержанием которых он впрочем вовсе не затруднялся. Ему было совершенно все равно: похождение ли это какого-нибудь влюбленного героя, [описание ил<и>] молитвенник, или просто букварь — он всё читал с равным вниманьем. Если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, [что он] о чем читал он, но больше самое чтение, или лучше процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чорт знает что и значит. Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней на кровати и на тюфяке, сделавшемся от этого убитым, тонким, [тоненьким] как лепешка. [И потому] И так, оставаться где-нибудь одному ему вовсе не было скучно, напротив, даже поучительно. Кроме страсти к чтению он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характеристические черты: спать всегда не раздеваясь, так, как есть, в том же сертуке и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух особенного запаха, отзывавшегося несколько жилым покоем; так что достаточно было ему только пристроить свою кровать где-нибудь, хоть в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда свою шинель и пожитки, и уже казалось в этой комнате лет десять жили люди. Чичиков, будучи человек весьма деликатный, иной раз поутру на свежий нос потянувши к себе воздух, только поморщивался да встряхивал головою и произносил:

“Ты, брат, чорт тебя знает, потеешь что ли. Сходил бы ты хоть в баню”. На что Петрушка ничего не отвечал, а старался заняться тут же каким-нибудь делом: или подходил с щеткой к висевшему барскому фраку, или просто прибирал что-нибудь в комнате. Может быть он что-нибудь и думал в это время, когда молчал, может быть он говорил про себя: “и ты, однако ж, хорош: не надоело же тебе сорок раз повторять одно и то же”. Бог знает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин дает ему наставление. Итак, вот что на первый раз можно сказать о Петрушке. Кучер Селифан, напротив… Но, признаться, автор очень совестится[Но [лучше остави<м>] признаюсь мне уж и совестно] занимать так долго крепостными людьми: лучше[Далее было: уже] Селифана оставить на после. У нас[Далее начато: вообще к] читатели очень неохотно знакомятся с низшими сословиями. Да и вообще у русского человека неодолимая[такая] страсть: познакомиться с человеком, который бы хоть одним чином был его повыше, а уж никак не ниже. И приведи только ему судьба столкнуться[Далее начато: где-нибудь с генералом, он уж сам не свои, радость такая; он приедет домой в духе удивительном — будет и развязней и молодцеватей, как-то свободнее станет размахивать руками при жене и детях любезничает<?> <нрзб.> внутреннего удовольствия. А уж о знакомстве с какими графами и князьями] где-нибудь <с> графом или князем, и говорить нечего, там просто рай. По этой-то самой причине автор очень опасается за своего героя, который только надворный советник. Конечно, колежские асессоры еще может быть решатся познакомиться с ним. Но те, которые подбираются к чинам генеральским, [Далее было: а может быть cостоят уже в чинах] те, бог весть, может быть даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на всё, что ни пресмыкается у него[у них] под ногами, а может быть еще хуже, может быть пройдут убийственным для автора невниманьем. Как бы то ни было, но мы однако ж возвратимся к герою. Итак, отдавши нужные приказания еще с вечера и проснувшись поутру очень рано, вымывшись, вытершись с ног до головы мокрою губкою, что делал он всегда по воскресным дням, а тогда было воскресение, выбрившись таким образом, что щеки его сделались гладки, нежны и залоснились как атлас, надевши фрак брусничного цвета с искрой и сверх его шинель на больших медведях, он сошел[Далее было: наконец] с лестницы, поддерживаемый под руку то с одной, то с другой стороны бегавшим очень проворно трактирным слугою, и сел в бричку, которая с громом выехала из-под ворот[Вместо “Уже более ~ из-под ворот”: Уже две недели приезжий господин жил в городе, ездил по вечерам, вечеринкам и обедам, и таким образом перекидывался из дома в дом, как все те счастливцы, которые привыкли почитать свой угол только за ночлег. Но в одно утро знакомая читателям бричка стояла пред подъездом гостиницы, заложенная тройкой тоже знакомых лошадей. Кучер низенький, кругленький, которого, впрочем, звали Селифан Высокоростов, был на этот раз еще круглее, потому что под свой армяк заправил какой-то полушубок. В бричку внесли чемодан и узелок. Всё это давало знать, что владетель всего этого собирался ехать куда-то за город, что было между прочим совершенная правда. Чичиков решился наконец исполнить обещание, данное помещикам Манилову и Собакевичу, навестить их в собственных деревнях; пришлось это, кажется, в воскресение. Именно в воскресение, потому что Чичиков имел обыкновение по воскресным дням вытираться снизу до верху мокрою губкою, окунутою в холодную воду, что всё исполнил он очень аккуратно в тот день. Минуты три спустя увидели героя нашего уже закутанного и спускавшего<ся> по лестнице. Демикотонный сюртук бежал очень проворно впереди с салфеткой и подсаживал его то с одной стороны, то с другой. Герой наш был чрезвычайно чисто одет. Нигде ни пылинки, ни перышка, ни пушинки; фрак брусничного цвета давал самый богатый отлив, так что Чичиков не утерпел, чтобы не высунуть руки из-под шинели и не посмотреть на сукно немного к свету. Щеки его были так гладки и: хорошо выбриты и блеснули такою белизною, что казалось, что он весь помолодел пятью годами и был бы даже похож на херувима, если бы не слишком синий подбородок. С какой-то чрезвычайно приличною и вместе солидною важностию влез в бричку, в шинели на медведях, и бричка с громом выехала из-под ворот] гостиницы на улицу. Проходивший поп снял шляпу; несколько мальчишек в замараных рубашках протянули руки, приговаривая: “барин, подай сиротиньке!” Кучер, заметивши, что один из них был большой охотник становиться на запятки, хлыснул его кнутом — и бричка пошла прыгать по камням. Не без радости увидел Чичиков [что] полосатый шлагбаум, дававший знать, что мостовой, как и всякой другой муке, будет скоро конец; и еще несколько раз ударившись довольно крепко головою в кузов, он понесся, наконец, по мягкой земле. Едва только минул город, как пошла писать по нашему[Вместо “по нашему”: по русскому] обычаю чушь и дичь по обеим сторонам дороги. Кочки, ельник, низенькие, жидкие кусты молодых сосен и обгорелые стволы старых и тому подобный вздор. Попадались[Далее было: две, три] вытянутые по снурку деревни, постройкою похожие на старые складеные дрова, покрытые серыми крышами с резными деревянными под ними украшеньями в виде висящих утиральников. Несколько мужиков по обыкновению зевали, сидя на лавках перед воротами, в своих овчиных тулупах. Бабы с толстыми лицами и перевязаными <грудями> смотрели из верхних окон; из нижних глядел теленок, или высовывала слепую морду свою свинья. Словом, [“Словом” вписано. ] виды известные. Проехавши пятнадцатую версту, он вспомнил, что здесь, по словам Манилова, должна быть его деревня, но и шестнадцатая верста пролетела мимо, а деревни всё не было видно, и если бы не два мужика, попавшиеся на встречу, то он бы был в немалом затруднении. На вопрос, далеко ли деревня Заманиловка, мужики сняли шляпы и один из них, который был постарше и поумнее, а бороду носил клином, отвечал: “Маниловка, может быть, а не Заманиловка”.

“Ну да, Маниловка”.

“Маниловка! а как проедешь еще одну версту, так вот тебе, то есть так прямо направо”.

“Направо?” отозвался кучер.

“Направо”, сказал мужик. “Это будет тебе дорога в Маниловку, а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом каменный, в два этажа, господский дом, в котором то есть живет сам господин. Вот это-то и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь