“Нет, я в существе своем разумею предмет так, как есть. То есть те души, которые уже умерли”, отвечал Чичиков. [Вместо “предмет ~ Чичиков”: сказал Чичиков]

Никак не нашелся на это ничего сказать Манилов и совершенно растерялся. Он чувствовал, что ему нужно сделать какой-нибудь вопрос, а какой вопрос — чорт его знает. [Вместо “Он чувствовал ~ знает”: Ему казалось ~ в каком роде (РМ). ] Кончил он наконец тем, что выпустил опять[опять вписано. ] дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри.

“Итак, если с вашей стороны препятствия никакого, то я бы мог приступить к совершению купчей крепости”,[Вместо “Итак ~ крепости”: “Так я бы с своей стороны уже и купчую совершил бы”] сказал Чичиков.

“Как, на мертвые души купчую?”

“А нет”, сказал Чичиков, “мы напишем так, как будто бы это были живые. Я привык ни в чем не отступать от гражданских законов; исполнение обязанности всегда было для меня священно. Хотя за это я и потерпел по службе, но уж у меня такой характер”.[Вместо “Я привык ~ характер”: Я уж, видите, сам служил и привык делать по законам. Уж это, признаюсь, мой нрав. От справедливости отступать никаким образом не могу. За это, признаюсь, потерпел и по службе, но… нечего делать, а. Я привык ~ законов. Постановления государственные всегда были для меня святы. Хотя и т. д. как в тексте. ]

Манилов в ответ принялся насасывать свой чубук так сильно, что он начал наконец хрипеть как фагот. Казалось, как будто бы он желал вытянуть из него мнение относительно такого неслыханного обстоятельства. Но чубук хрипел, и больше ничего.

“Может быть, вы имеете какие-нибудь сомнения?”

“О, помилуйте, ничуть. Я не насчет этого говорю, чтобы имел какое-нибудь, т. е. критическое предосуждение о вас; но позвольте доложить, не будет ли это предприятие, или чтоб еще более так сказать, выразиться, негоция, так не будет ли эта, так сказать, негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России”.[постановлениям России]

Здесь Манилов, сделавши некоторое движение головою, посмотрел очень значительно в лицо Чичикова, выразив во всех чертах лица своего и в сжатых губах такое глубокое выражение, какого, может быть, и не видано было на человеческом лице, разве только у какого-нибудь слишком умного министра, да и то в его кабинете, да и то[в том только случае] когда дело касалось решения участи миллионов людей.

Но Чичиков, однако ж, постарался объяснить, что эта негоция никак не будет несоответствующею, и что правительство даже в некотором отношении останется довольно, ибо получит сполна все следуемые за совершение купчей пошлины. [Вместо “Здесь ~ пошлины”: Тут лицо ~ пошлины (РМ). ]

“А если будет довольно, это другое дело, я против этого ничего”, сказал Манилов и совершенно успокоился.

“Теперь нам остается только условиться в цене…”

“Но неужели[Как, неужели] вы полагаете, что я стану брать деньги за души, которые, в некотором роде, окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то я с большой охотой вам их всех уступаю безъинтересно и купчую принимаю на свой счет”.

Здесь автор, как верный историк, должен сказать, что после сих слов, произнесенных Маниловым, Чичиков [почувствовал] показал такую радость, которая даже была отчасти неприлична его несколько степенной наружности, умеренным летам и соразмерному чину. Едва ли он даже, позабывши умение хорошо держать себя, не подскочил в креслах, при каком обстоятельстве лопнула обтягивавшая подушку шерстяная материя, так что Манилов посмотрел на него в совершенном изумлении. Побужденный признательностью, он насказал таких благодарностей Манилову, что тот опять смешался, весь покраснел, очень долго производил головою какой-то отрицательный жест и наконец уже сказал, что это решительно не стоит благодарности, что он бы хотел, точно, доказать чем-нибудь сердечное влечение, [Вместо “Здесь автор ~ влечение”: “Благодетель мой!” ~ влечение (РМ)] магнетизм души, но что умершие души в некотором роде[но умершие души — это в некотором роде] совершенная дрянь.

“Очень не дрянь”, сказал Чичиков, пожавши руку Манилову и испустивши душевный вздох. Казалось, он был совершенно в это время настроен к сердечным излияниям; по крайней мере он произнес очень выразительно и с большим чувством следующие слова: [Вместо “пожавши ~ слова”: с чем-то подобным даже на вздох; а. пожавши ~ излияниям, и очень выразительно произнес следующие слова: “Если б вы знали, какую этим[какую вы этим] услугу, — продолжал он, [“продолжал он” вписано. ] — оказали человеку без племени и роду. Да, действительно, чего не потерпел я, каких гонений, каких преследований не испытал, какого горя не вкусил, а за что? за то, что соблюдал правду, что был чист на своей совести, что подавал руку и вдовице беспомощной, и сиротине горемыке…” и тут даже отер платком он выкатившуюся слезу.

Манилов был совершенно растроган. Оба приятели долго жали друг другу руку и смотрели долго молча один другому[смотрели молча друг другу] в глаза, в которых видны были навернувшиеся слезы. Манилов[Далее начато: так] никак не хотел выпустить руки нашего героя и продолжал жать ее так горячо, что тот[так горячо, что тому даже и надоело и он] просто не знал, как ее выручить. Наконец, выдернувши ее потихоньку, он сказал, что не худо бы купчую совершить поскорее, да для этого не мешало бы и ему самому съездить в город. После чего, взявши в руку шляпу, [он] стал откланиваться. [Вместо “Манилов был ~ откланиваться”: Манилов был ~ в виде собачки (РМ). ]

“Как, вы уж хотите ехать?” сказал Манилов, почти испугавши<сь>.

В это время вошла в кабинет Манилова.

“Лизанька”, сказал Манилов с несколько жалостливым видом: “Павел Иванович оставляет нас!”

“Потому что мы надоели Павлу Ивановичу”, отвечала Манилова.

“Поверьте, сударыня”, сказал Чичиков: “что приятность времени, проведенного с вами, пребудет в глубине моего сердца и что для меня не было бы большего блаженства, как жить с вами, если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве”.

“А знаете, Павел Иванович”, сказал Манилов, которому очень понравилась такая мысль: “как бы было в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею или под сенью какого-нибудь вяза, пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..”

“О, это была бы райская жизнь!” сказал Чичиков, вздохнувши. “Прощайте, сударыня!” продолжал он, подходя к ручке Маниловой. “Прощайте, почтеннейший друг!!. Не позабудьте просьбы!!!..”

“О, будьте уверены!” отвечал Манилов: “Я с вами не расстаюсь как на два дни”.

Все вышли в столовую.

“Прощайте, миленькие малютки!” сказал Чичиков, увидевши Алкивиада и Менелая, которые занимались какими-то деревянными кусочками: “прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал[потому что не знал] даже, есть ли вы на свете; но теперь как приеду, то непременно привезу. Тебе привезу саблю: хочешь саблю?”

“Хочу”, отвечал Менелай.

“А тебе барабан; не правда ли тебе барабан”, продолжал Чичиков, наклонившись к Алкивиаду.

“Парапан”, отвечал шопотом и потупив голову Алкивиад.

“Хорошо, я тебе привезу барабан. Такой славный барабан. Там только всё будет: бу, бу, бу… Прощай, душенька!” Тут поцеловал он его в головку и обратился к Манилову и его супруге с небольшим смехом, с каким обыкновенно обращаются к родителям, давая им знать о невинности желаний их детей.

“Право, останьтесь, Павел Иванович”, сказал Манилов, когда уже все вышли на крыльцо: “Посмотрите, какие тучи”.

“Это маленькие тучки”, отвечал Чичиков.

“Да знаете ли вы дорогу к Собакевичу?”

“Об этом хотел спросить вас”.

“Позвольте, я сейчас расскажу вашему кучеру”. Тут Манилов с такою же любезностию рассказал дело кучеру и сказал ему даже один раз вы.

Кучер, услышавши, что нужно пропустить два поворота и поворотить на третий, сказал: “Потрафим, ваше благородие”, и Чичиков уехал, сопровождаемый долго поклонами и маханьями платка приподымавшихся на цыпочки хозяев. [“сопровождаемый ~ хозяев” вписано. ]

Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалившуюся бричку, и когда она совершенно стала не видна, он всё еще стоял, куря трубку. Наконец, вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли его перешли незаметно к другим предметам и, наконец, зашли бог знает куда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом через эту реку начал у него строиться мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Петербург и Москву вдруг, и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностью обращения, и что будто бы сам государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает что такое, что уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова часто прерывала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в голове его: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе и всё время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина.