“Всё сделано и сделано отлично. Человек этот решительно понимает один за всех. За это я его — выше всех: заведу особенное, высшее управление и поставлю его президентом. Вот что он пишет…”

“Ну слава те, господи!” подумал Чичиков и приготовился слушать. Полковник стал читать:

“Приступая к обдумыванью возложенного на меня вашим высокородием поручения, честь имею сим донести на оное. 1-е. В самой просьбе господина коллежского советника и кавалера Павла Ивановича Чичикова есть уже некоторое недоразумение: в изъясненьи того, что требуются ревижские души, постигнутые всякими внезапностями, вставлены и умершие. Под сим, вероятно, они изволили разуметь близкие к смерти, а не умершие, ибо умершие не приобретаются. Что ж и приобретать, если ничего нет. Об этом говорит и самая логика. Да и в словесных науках они, как видно, не далеко уходили…” Тут на минуту Кошкарев остановился и сказал: “В этом месте, плут… он немножко кольнул вас. Но судите, однако же, какое бойкое перо, статс-секретарский слог; а ведь всего три года побыл в университете, даже не кончил курса”. Кошкарев продолжал: “в словесных науках, как видно, не далеко… ибо выразились о душах умершие [Далее было: тогда как душа бессмертна], тогда как всякому изучавшему курс познаний человеческих известно заподлинно, что душа бессмертна. 2-е. Оных упомянутых ревижских душ, пришлых, или прибылых, или, как они неправильно изволили выразиться, умерших, нет на-лицо таковых, которые бы не были в залоге, ибо все в совокупности не токмо заложены без изъятья, но и перезаложены, с прибавкой по полутораста рублей на душу, кроме небольшой деревни Гурмайловка, находящейся в спорном положении по случаю тяжбы с помещиком Предищевым и потому ни в продажу ни под залог поступить не может”.

“Так зачем же вы мне этого не объявили прежде? Зачем из пустяков держали?” сказал с сердцем Чичиков.

“Да ведь как же я мог знать об этом сначала [а. Как в тексте; б. об этом сначала. Это узнается после.]. В этом-то и выгода бумажного производства, что вот теперь всё, как на ладони, оказалось ясно”.

“Дурак ты, глупая скотина”, думал про себя Чичиков. “В книгах копался, а чему выучился?” Мимо всяких учтивств и приличий, схватил он шапку — из дома. Кучер стоял <с> пролетками наготове и лошадей не откладывал: о корме пошла бы письменная просьба, и резолюция — выдать овес лошадям — вышла бы только на другой день. Как ни был Чичиков [Как ни был он] груб и неучтив, но Кошкарев, несмотря на всё, был с ним необыкновенно учтив и деликатен. Он насильно пожал ему руку и прижал ее к сердцу [Далее начато: уже в то время, когда тот садился] и благодарил его за то, что он дал ему случай увидеть на деле ход производства, что передрягу и гонку нужно дать необходимо, потому что способно всё задремать и пружины сельского управленья заржавеют и ослабеют; что, вследствие этого события, пришла ему счастливая мысль устроить новую комиссию, которая будет называться комиссией наблюдения за комиссией построения, так что уже тогда никто не осмелится украсть.

“Осел, дурак”, думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь [Далее начато: обвол<окла>] была на небе. В деревнях были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол был накрыт для ужина.

“Что это вы так запоздали?” сказал Скудронжогло, когда он показался в дверях.

“О чем вы это так долго с ним толковали?” сказал Платонов.

“Уморил”, сказал Чичиков. “Этакого дурака я еще от роду не видывал”.

“Это еще ничего!” сказал Скудронжогло. “Кошкарев — утешительное явление. Он нужен затем, что в нем отражаются карикатурно [что в нем как в карикатуре] и видней глупости умных людей. [а. Как в тексте; б. глупости умников] Завели конторы и присутствия, и управителей, и мануфактуры, и фабрики, и школы, и комиссию, и чорт их знает что такое. Точно как будто бы у них государство какое. Как вам это нравится, я спрашиваю. Помещик, у которого пахотные земли и недостает крестьян обрабатывать, а он завел свечной завод, из Лондона мастеров выписал свечных, торгашом сделался. Вон другой дурак еще лучше: фабрику шелковых материй завел”.

“Да ведь и у тебя же есть фабрики”, заметил Платонов.

“А кто их заводил? Сами завелись: накопилось шерсти, сбыть некуды — я и начал ткать сукна, да и сукна толстые, простые; по дешевой цене их тут же на рынках у меня и разбирают.

Рыбью шелуху, например, сбрасывали на мой берег шесть лет сряду; ну, куды ее девать? — я начал с нее варить клей, да сорок тысяч и взял. Ведь у меня всё так”.

“Экой чорт”, думал Чичиков, глядя на него в оба глаза: “загребистая какая лапа”.

“Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву; на фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, ты увидишь, всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно!”

“Это изумительно”, сказал Чичиков, исполнившись участья: “изумительно, изумительно! Изумительнее же всего то, что всякая дрянь дает доход!”

“Гм. Да не только это”. Речи Скудронжогло не кончил… желчь в нем пробудилась, и ему хотелось побранить соседей помещиков. “Вон опять один умник, что, вы думаете, у себя завел? Богоугодные заведения, каменное строение в деревне! Христолюбивое дело!.. Уж хочешь помогать, так ты помогай всякому мужику исполнить этот долг, а не отрывай его от христианского долга. Помоги сыну пригреть у себя больного отца, а не давай ему возможности сбросить его с плеч своих. Дай лучше ему возможность [а. Как в тексте; б. Дай лучше ему средство] приютить у себя в дому ближнего и брата, дай ему на это денег, помоги всеми силами, а не отлучай его: он совсем отстанет от всяких христианских обязанностей. Дон Кишоты просто по всем частям… Двести рублей выходит на человека в год в богоугодном заведении! Да я на эти деньги буду у себя в деревне 10 человек содержать”. Скудронжогло рассердился и плюнул.

Чичиков не интересовался богоугодным заведеньем: он хотел повести речь о том, как всякая дрянь дает доход. Но Скудронжогло уже рассердился, желчь в нем закипела, и слова полились. ] а. Как в тексте; б. Чичикову хотелось очень расспросить его о том, как всякая дрянь дает доход. Но трудно было [ему] вставить слово, потому что хозяина уже забрал задор и желчь уже поднялась в нем и ему хотелось всех выбранить. На полях приписано карандашом: Впрочем, это, так сказать, их дело, а не помещика, а я бы хотел знать, чем выгоднее заняться, чтобы [исполнить долг] приобрести имущество, исполнив долг гражданина]

“А вот другой Дон Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне приходят мужики из его деревни. “Что это, говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один”. Ведь вот что вышло!” [Далее карандашом приписано: <одна строка не поддается прочтению> будет время, тогда он сам выучится, а с палкой в руке нельзя. [Развели теперь пьяниц сколько, пойди с ними возись. Никто не в силах обрабатывать землю. Скудронжогло рассердился и плюнул] Дурачье. Ослы. Рассердившись, Кондрожогло плюнул]

Чичикову тоже не было надобности до школ, но Платонов подхватил этот предмет: “Да ведь этим останавливаться не нужно, [а. Как в тексте; б. Да ведь этим нечего останавливаться. ] что теперь не надобны писаря. После будет надобность, работать нужно для потомства”.

“Да будь, братец, хоть ты умен! Ну, что вам это потомство? [а. Как в тексте; б. Ну что вам далось это потомство?] Все думают что-то, что они какие-то Петры Великие. Да ты смотри себе под ноги, а не гляди в потомство; хлопочи о том, чтобы мужика сделать достаточным да богатым, да чтобы было у него время учиться по охоте своей, а не то, что с палкой в руке говорить: учись! Чорт знает, с которого конца начинают… Ну, послушайте, ну, вот я вам на суд”. Тут Скудронжогло подвинулся ближе к Чичикову и, чтобы заставить его получше вникнуть в дело, взял его на абордаж, другими словами, засунул палец в петлю его <1 нрзб.> фрака. “Ну, что может быть яснее? У тебя крестьяне затем, чтобы ты им покровительствовал в их крестьянском быту. В чем же быт? в чем же занятия крестьянина? В хлебопашестве? Так старайся, чтобы он был хорошим хлебопашцем. Ясно? Нет, нашлись умники, говорят: [а. Как в тексте; б. Над строкой начато: А тут завелись умники, кото<рые>] “Из этого состоянья его нужно вывести. Он ведет слишком грубую, простую жизнь: нужно познакомить его с предметами роскоши”. Что сами, благодаря этой роскоши, стали тряпки, а не люди, и болезней чорт знает каких понабрались, и уж нет ни одного осьмнадцатилетнего мальчишки, который бы не испробовал всего: и зубов у него нет, и плешив, — так хотят теперь и этих заразить. Да слава богу, что у нас осталось хотя одно еще здоровое сословие, которое не познакомилось с этими прихотями. За это мы просто должны благодарить бога. Да, хлебопашцы для меня всех почтеннее. Дай бог, чтобы все были хлебопашцы”.

“Так вы полагаете, что хлебопашеством всего выгоднее заниматься?” спросил Чичиков.

“Законнее, а не то, что выгоднее. Возделывай землю в поте лица своего. Это нам всем сказано: это не даром сказано. Опытом веков уж это доказано, что в земледельческом звании человек чище нравами. Где хлебопашество легло в основанье быта общественного, там изобилье и довольство; бедности нет, роскоши нет, а есть довольство. Возделывай землю, сказано человеку, трудись, что тут хитрить. Я говорю мужику: “Кому бы ты ни трудился, мне ли, себе ли, соседу ли, только трудись. В деятельности я твой первый помощник. Нет у тебя скотины, вот тебе лошадь, вот тебе корова, вот тебе телега. Всем, что нужно, [что хочешь] готов тебя снабдить, но трудись. Для меня смерть, если хозяйство у тебя не в устройстве и вижу у тебя беспорядок и бедность. Не потерплю праздности. [Далее над строкой вписано: Неустройства не могу видеть, беспорядок для меня нож] Я затем над тобой, чтобы ты трудился”. Гм! Думают увеличить доходы заведеньями да фабриками. Да ты подумай прежде о том, чтобы всякий мужик был у тебя богат, так тогда ты и сам будешь богат без фабрик: и без заводов, и без глупых <затей>”.