— Вот именно, «уже говорили». И я недвусмысленно выразил отношение к этому. Зачем же еще и комедия с «брусиловским прорывом»?

Но в меня уже вселился бес. Я загородил ему дорогу. — Александр Игоревич никаких законов не нарушил. Он решительно отстранил меня: — Мне некогда. Придете в часы приема. Верочка, будут звонить — вернусь через час.

«Мои слова не имеют никакого значения. Все уже решено бесповоротно», — подумал я.

Вышел из приемной после него. Успел еще услышать вдогонку:

— Вот так-то, Петенька, не обломилось. Что же к Танюше своей не обратишься за помощью? А она может…

Тогда я решил, что ее слова о Тане всего-навсего еще одна издевка. До того, чтобы понять истинный смысл ее слов, было еще ой как далеко. Сначала мне предстояло увидеть, что означает «не тяните с визитом».

В нашей лаборатории профессор Рябчун, как всегда сосредоточенно грызущий карандаш и углубившийся в бумаги, оторвался от своего занятия, внимательно посмотрел на меня.

— Чепэ?

Большую часть маленького сморщенного лопоухого лица добрейшего Кирилла Мефодиевича занимали очки в массивной оправе, и казалось, что ему тяжело их носить. Выдающимся был нос, на котором они держались, — длинный, как бы про запас.

«Сегодня же Вера раззвонит, как я ломился к директору и что он мне сказал», — мелькнула мысль.

Я рассказал профессору о разговоре с директором. Он только грустно приставил карандаш к подбородку, словно собирался его проткнуть.

— Эх, Петр Петрович, в детстве дрались умеючи? — А что? — Сразу видно — мало доставалось. Или наука не впрок пошла? Что же вы на рожон-то лезете? И мышке ясно: все уже решено и подписано, — подтвердил он то, что я недавно понял. — В институте у нас за мою бытность перебывали сотни анонимок. И на замов 6 том числе. Разве ж какую-нибудь так проверяли? Что же вам разжевать надо? — и принялся за свой карандаш…

… Через два дня на доске объявлений появился приказ об отстранении от должности заместителя директора института «по состоянию здоровья» Логина А. И. А еще через неделю Александр Игоревич слег в больницу с кровоточащей язвой желудка.

ЗАЩИТА

— И все-таки защищаться надо, — сказал Кирилл Мефодиевич после моего рассказа о поездке в подшефный колхоз. — Созданная вами формула полигена Л верна. Это доказали массовые опыты. Непредвиденные последствия — издержки применения полигена. Пусть отработкой методики занимаются практики. А мы им поможем, если понадобится…

У меня оставались сильные сомнения, и я не умолчал о них. Но обычно такой осторожный Кирилл Мефодиевич теперь даже разозлился. Венчик седых волос, обрамляющий розовую лысину, вздыбился. Он приставил к моей груди указательный палец, как дуло пистолета, и начал стимулировать:

— Сколько можно тянуть с защитой? Отзывы получены, лучшие бывают редко. Вот профессор Войтюк пишет, настаивает, что диссертацию следует представить даже не как кандидатскую, а как докторскую. Войтюк-то на этом деле две собаки съел.

— А обстановка в нашем институте? — робко возразил я, в глубине души желая, чтобы он и это мое возражение опровергнул. И Рябчун тотчас пошел мне навстречу:

— Ну, знаете, сверхосторожный друг мой, может быть, вы еще станете приноравливаться к настроению этого пройдохи Владимира Лукьяновича?..

Он задумчиво подергал себя за кончик длинного носа, выщипнул из него какой-то волосок, чуть скривился от боли и тут же забыл о ней. Потом взялся откручивать себе ухо, рассуждая:

— Ваши опасения еще можно понять, если бы вы работали в отделе Александра Игоревича под его непосредственным началом. Но в данной ситуации мы нейтралы, швейцарцы, у меня с Евгением Степановичем давно и бесповоротно установились ровные деловые отношения. Трое членов совета — мои однокашники еще по университету, академик Михайленко, — тут он почему-то бросил косой взгляд на Таню, хлопотавшую у синтезатора, — весьма благосклонен к нашему ведомству. И потом, в конце концов, возможные камни преткновения выявит предварительная защита… Одним словом, подымайте флаг на мачту — и вперед!

Когда я стал пересказывать Тане наш разговор с профессором, оказалось, что она его каким-то чудом слышала и запомнила слово в слово, хоть и находилась не очень близко от нас и была как будто целиком поглощена работой. Поражаясь феномену женского слуха, я не удержался от шутки:

— Неужели у тебя такие большие уши? — Вытягиваются по мере надобности. — Как у зайца. — Как у верного пса, — поправила она меня. — И учти, что в защите твоей диссертации и продвижении на новую должность заинтересован не ты один, — блеснула лукавым взглядом, — хоть и не очень верится в успех «предприятия»… — Так мне защищаться или нет? — растерялся я. — Конечно, защищайся. Кто не рискует, тот не проигрывает. — А кто не проигрывает, тот не учится на своих ошибках, — передразнил я. — И не научится до глубокой старости. Последнее слово по несогласованному правилу должно было оставаться за ней. В этом она была непреклонна, говорила: «Хорошие семейные традиции закладываются до женитьбы».

Анализируя ситуацию в институте, я нисколько не сомневался в провале защиты. Но все эти сторонние понукания сделали свое дело: во мне проснулся дремлющий где-то на границе сознания и подсознания «экспериментатор». Он был весьма любопытен — до садизма. И теперь со злобным сладострастием он пришпоривал меня, нашептывал: «Почему и не попробовать? А вдруг?»

Я отвечал: «Ничего вдруг не бывает. Можно посчитать варианты и шансы, как говорит Александр Игоревич…»

«Но ведь они не желают тебе зла. Они тоже что-то понимают: и Кирилл Мефодиевич, и Таня…»

«Они меньше думали над этим, меньше просчитывали варианты», — не сдавался я, уже боясь его, ибо экспериментатор во мне постоянно оказывался сильнее благоразумия.

«Лукавишь. Не в этом дело. Хитришь даже со мной».

«Черт с тобой, признаюсь. Да, они больше верят в меня, чем я сам».

«Вот и докажи, что их вера беспочвенна». Он знал все мои больные струнки. «Ну и гад ты, экспериментатор, — сказал я ему. — Хочешь полюбоваться, как я провалюсь, видеть во всех подробностях, как это произойдет?»

«Хочу! — сознался он. — Не откажи в таком удовольствии…». Вопрос был решен.

Предварительная защита согласно хитрому маневру Кирилла Мефодиевича проходила в исконном, или, как его еще называли, «гвардейском», отделе Евгения Степановича. Моими оппонентами были люди, работавшие с Евгением Степановичем чуть ли не со дня» основания отдела и института. Вопреки моим ожиданиям атмосфера сложилась довольно благожелательная. Замечания; конечно, были, но все легкоисправимые. Присутствующие дотошно рассмотрели представленные мною таблицы и диапозитивы, куда я включил и результаты опытов в подшефном совхозе: в полном объеме, ничегошеньки не скрывая. Казусы применения полигена Л вызвали серьезные сомнения только у двух аспирантов.

Кирилл Мефодиевич ликовал:

— Ну, что я вам говорил, недоверчивый друг мой! Стариков иногда стоит послушать. Уж если эти волки вас не съели, то надо ли бояться зайцев?

Танин оптимизм был менее брызжущим, но и она признала:

— Лучше, чем я ожидала. Так и быть, перепечатаю тебе исправленные страницы. Дерзай!

…Защита состоялась в зале для пресс-конференций. К моему удивлению, он заполнился почти до отказа. Пришли аспиранты кафедры генетики из университета, прилетели наши коллеги даже из Новосибирска.

Таня помогла мне развесить таблицы и диапозитивы на видных местах и ушла в зал. Она села, как я просил, сбоку во втором ряду, чтобы мне ее было хорошо видно.

Доклад мой занял ровно девятнадцать минут: не зря по Таниной подсказке репетировал с часами. Выступили оппоненты, подчеркнули объем проделанной работы, указали на ошибки соискателя, продекламировали: «Но, несмотря на недостатки, работа, безусловно, заслуживает…»: первый — «высокой», второй — «самой высокой оценки».

Кирилл Мефодиевич так возрадовался, что дважды подмигнул мне: дескать, видите, дела наши блестящи, — при этом не забывая постучать согнутыми пальцами о стул. Таня гордо улыбалась, слыша хвалебные слова в мой адрес. Председательствующая Евгений Степанович время от времени благосклонно кивал головой.