Позади все шесть покоев…

(Перед главным, седьмым,

Прижми губы к моим!)

Сердце к сердцу, устье к устью…

Окунуться в реки эти —

Всех Цариц с тобой упустим,

Всех Царевичей на свете!

(Отпусти! Оторвись!

Мы рассказывать взялись!)

Перед главным ее входом,

Пред седьмым ее покоем,

Вот тебе, дружочек родный,

Слово я скажу какое:

(Да чтоб голос был свеж,

Дай воды напьюсь допрежь!)

Коль опять себе накличешь

Птицу, сходную со мною,

Знай: лишь перья наши птичьи,

Сердце знойное, земное…

(Площадной образец,

Каких много сердец.)

И еше, дружок, запомни:

Мы народ вдвойне пропащий!

Так, коли поем краснó мы, —

Так еще целуем слаще…

(Запиши себе в грудь.

Говорившую — забудь.)

Няньки спят, мамки спят,

Пуховик не смят.

Лишь лампадочки в углах дымят.

Ах, так вот каков — покой ее — покой седьмой!

Ах, так вот каков — покой ночной!

Где ж она? — Нету.

Где ж она? — С ветром.

Не спится — так плачется,

Так к милому скачется —

От мамок, от мужа,

От риз от жемчужных,

От рож скоморошьих, —

От дел наших тошных!

Из спаленки выкралась,

На лесенку выбралась,

Ступень за ступенечкой —

Лишь выйти трудненечко!

А там уж — вольней, вольней,

Ногам уж верней, верней,

Как будто из гробика

Восстав, мчишь по воздуху:

Не к птицам на кровельку, —

На вышнюю звездочку!

(Ветер, ветер, вор-роскошник,

Всем красавицам — помощник,

Ревности — служитель,

Верности — губитель,

Даровой рабочий —

Ветерочек мой!)

Стоит полоняночка

На башенной вышечке.

Связалась, беляночка,

С тем самым с мальчишечкой,

Кто цепь нашу грубую

Раньше всех расклепал,

Кто прежде супруга нам

Шейный плат растрепал.

И мастер он ластиться!

Потягается с кошками!

Сорвал ей запястьице,

Играет сережками.

Своею жемчужинкой

Зовет — дорогой…

Да нужен-то, нужен-то

Ей мальчонок другой!

— Шаги! —

Матерь Божья, помоги!

Оттого что эти чудные — шаги!

Я свечу тебе в три пуда засвечу,

Оттого что эти знаю — сапоги!

То не стон —

Струнный звон.

То не сон —

Он.

— Ты здесь зачем?

«А ты зачем?»

— Небось, уйду.

«Сама, уйду».

Стоит смиренник юный,

Пощипывает струны.

Нет слов у мачехи-красы,

Покусывает хвост косы.

А ветер между ними —

Как вьюн — между двоими.

Гусляр по стрункам: щелк да щелк,

А сердце в грудь ей: толк да толк, —

Вот в щепья расколотит!

Тот спиночку воротит.

Вот-вот уйдет! — Святой Исус!

И, косу выхлестнув из уст,

Как зверь нечеловечий —

Хвать! — сына за заплечье!

«Стой, погоди, так не уйдешь!»

— Брось, баба, что за речь ведешь?

Ты мне сукна не комкай!

Ай девка с моряком ты? —

И хочет плечиком повесть, —

Не может ручек ей развесть:

За шейкой за любезной

Свились — как круг железный.

— Я сын тебе, а ты мне — мать.

Взошел я ветром подышать,

Морскую речь послушать…

А ты — веревкой душишь! —

«Ты баб до времени не старь!

Царица я, а ты мне — Царь!»

А месяц между ними —

Как меч — между двоими.

«Три года завтрашней зарей,

Как я на персик восковой,

Как нищий на базаре, —

На нежный лик твой зарюсь!

Три года эту ночь ждала!»

Легонечко — как два крыла —

Ослабшие от муки

Он ей разводит — руки.

Вдоль стана бережно кладет,

Сам прямо к лесенке идет,

И на гортанный окрик

Вдруг голову воротит.

Стоит на башенном зубце,

Как ведьма в месячном венце,

Над бездной окиянской

Стоит, качает стан свой.

Покачивает, раскачивает,

Как будто дитя укачивает,

Большие глаза незрячие

К мучителю оборачивает.

А ветер — шелка горячие

Как парусом разворачивает.

«Введешь в беду!

Уйдешь — уйду:

Ты — с лесенки,

Я — с башенки!»

Качается, качается,

Шелк вкруг колен курчавится.

Как есть — дитя-проказница

Страх нагоняет, дразнится.

«Что пошатнулся? Ай — струхнул?»

Царевич к ней на шаг ступнул.

«Теперь ко мне — ни шагу!»

Царевич к ней — два шага.

Качается: — помру за грош!

Качается: — и ты помрешь!

Качается: — ан нет, не трожь!

Не след! — Негоже! — И как горсть

Горошин тут жемчужинных —

Из горлышка — смех судорожный!

«Прощай, мой праведник-монах!»

Всё яростней разлет-размах,

«Мой персик-абрикосик!»

Как змеи, свищут косы.

Так разошлась — в глазах рябит!

Так разошлась — луну дробит!

Тут страшным криком нутряным —

Как вскрикнет! тот кольцом стальным

На всем лету — как сдавит!

Как нá ноги поставит!

Аж пóтом высыпал испуг. —

Она смирней ребенка. —

Стоит, не разжимая рук,

Стоит и дышит громко.

Тут речи нежные лились:

«Теперь не страшно с башни вниз…»

И — дрожью соловьиной —

Смех легкий, шаловливый.

«Моя исполнилась — вся сласть!

Моя исполнилась — вся страсть!»

Из бахромы курчавой

Глазок глядит лукаво.

«Ты на руках меня держал,

К своей груди меня прижал…

Добилась, — вновь смеется, —

Как твое сердце бьется!