Скотчи вешает трубку, а я поднимаю аппарат и убиваю им ползущего по стене таракана. Потом я тоже кладу трубку, иду в спальню и закрываю окно.

Придется снова тащиться на станцию и пытаться сесть в поезд. Типичная невезуха, к тому же придется снова покупать жетон. Вздохнув, я споласкиваю лицо водой и беру куртку. На случай, если дело затянется на всю ночь, я рассовываю по карманам сигареты, спички, пару книжек и мелочь. Потом я натягиваю ботинки «Доктор Мартенс», причесываюсь, сую в карман запасную обойму калибра 22 и выхожу.

Я знаю по меньшей мере пять человек, которые носили имя «Скотчи». Первым был Скотчи Данлоу, который на протяжении семи лет, проведенных в Бригаде Мальчиков,[6] лупил меня в свое удовольствие каждую пятницу. Вторым был Скотчи Мак-Гарк, который торговал наркотиками. Я своими глазами видел, как он уронил половину шлакобетонного блока на грудь одному парню, причем произошло это из-за какого-то пустяка. В конце концов его подстрелили во время неудачного ограбления букмекерской конторы. Скотчи Мак-Моу в детстве играл на железнодорожном полотне возле Каррик-фергюса и лишился руки. После этого он немного помешался, но однажды он спас другого мальчика, вместе с которым они отправились на рыбалку. Лодка опрокинулась, но Мак-Моу сумел дотащить приятеля до берега, гребя одной рукой. За этот подвиг он даже получил какую-то награду, которую вручила ему сама принцесса Диана. Скотчи Колхоун тоже был «плохим мальчиком» и в конце концов оказался за решеткой (его отправили в «Кеш» за рэкет и убийство), однако сейчас он, наверное, уже вышел благодаря Большой амнистии. Моим пятым знакомым Скотчи стал наш Скотчи Финн. Нет нужды говорить, что ни один из них никогда не имел и не имеет отношения к Шотландии. Как все они получили прозвище Скотчи, остается тайной за семью печатями не только для меня, но и, вероятнее всего, для них самих.

Скотчи Финн, во всяком случае, этого не знает. Он рос в Кроссмаглене и Дандолке, а если вы имеете хоть какое-то представление об Ирландии, вы должны знать, что это означает. Нет ничего удивительного, что его отец, мать, три брата, два дяди и тетя в конце концов оказались в одном месте — в Ледсе. С младых ногтей они начали приобщать Скотчи к делу, поэтому довольно скоро он оказался в колонии для несовершеннолетних преступников, где отсидел срок за какое-то мелкое правонарушение. Вскоре, если верить самому Скотчи, по ту сторону лужи для него стало жарковато, и он перебрался в Бостон, а оттуда приехал в Бронкс. Честно говоря, я отношусь довольно скептически к его рассказам об «акциях» и «стычках» с британцами, протестантами, Специальной службой, десантниками и полицейскими. Скотчи утверждает, что именно ирландские легавые, «Гарда шиохана», повредили ему ногу, когда он занимался контрабандой бензина (следует заметить, что хромота проявляется у Скотчи, только когда он хочет, чтобы ему посочувствовали), но Лучик как-то проговорился, что Скотчи подвернул ногу, свалившись с крыши припаркованного автомобиля, после того как выпил одиннадцать кружек пива на пляже в Ревир-Бич. Это, впрочем, случилось еще до того, как Скотчи начал работать на Темного, к тому же представить нашего друга на пляже довольно сложно. Кожа у него тонкая и белая что твоя папиросная бумага, и выглядит он совсем как тот пацан, которого лупцуют в начале рекламного ролика «Чарльза Атласа»[7] — бледная кожа, рыжие волосы, скверные зубы, скверный запах, который не может заглушить даже запах скверного одеколона… Даже не знаю, сколько Скотчи прожил в Штатах, — может, десять лет, а может, и все пятнадцать, однако, несмотря на это, он до сих пор не утратил ирландского акцента (довольно своеобразного, кстати; например, «джаз» звучит у него как «джасс»). Одевается он, впрочем, как настоящий янки и совершенно по-американски неровно дышит к деньгам и к женщинам. В отличие от среднестатистического ирландского иммигранта, Скотчи никогда не скулит по Покинутой Родине, что, однако, нисколько не делает его симпатичнее. С таким скользким дерьмом, как Скотчи, не захочет по доброй воле общаться ни один порядочный человек, однако, если не обращать внимания на неприятные стороны его характера, терпеть его можно. Что, кстати, мне не вполне удается. Да, чуть не забыл: Скотчи нечист на руку, он обкрадывает меня за моей спиной, и если бы я не был новичком, я бы непременно что-нибудь сказал по этому поводу, однако я — новичок, поэтому предпочитаю пока помалкивать.

Таков он, наш предводитель, наш отважный вождь (слава богу, что только на один вечер). Характерно, что Скотчи оказался во главе нашей шайки-лейки именно в тот вечер. Потому что этот вечер должен был положить начало целой череде трагических, кровавых событий, чего я, разумеется, тогда не знал… Правда, я знал — не мог не знать, — что для человека, выросшего в Белфасте в семидесятые и восьмидесятые годы, в самый разгар гражданской войны, насилие становится естественной формой самовыражения, но тогда я считал, что это не обязательно. В конце концов, есть же исключения и из более строгих правил.

Поездка в подземке прошла незаметно. У меня была с собой книга об одном русском, который только и делал, что лежал на диване. Окружающие по этому поводу ужасно кипятились, но его можно было понять.

На конечной остановке я вышел и стал подниматься по лестнице. Этот ежедневный подъем по ступенькам, отделяющим Ривердейл от остального Бронкса, был в те времена моим единственным спортивным упражнением. Лестница буквально кишела бездомными бродягами и мерзавцами всех мастей. Темный говорит, что в день, когда обитатели Бронкса наконец-то решат от нас избавиться, мы, по крайней мере, сможем держать оборону на холме.

Задыхаясь, я добрался уже почти до самого верха, до самых «Четырех провинций», когда меня внезапно схватил за плечо один из завсегдатаев лестницы. Уже стемнело, и он напугал меня буквально до чертиков. Это был мистер Беренсон — тощий семидесятилетний старик, который не мог бы напугать и кошку, но я, должно быть, сильно нервничал. Кстати, тогда я почти не знал мистера Беренсона; даже его имя я узнал много позже, когда все пошло кувырком, когда мне было худо и когда мистера Беренсона пришили. Именно тогда я предпринял небольшое расследование и узнал, что настоящее его имя было вовсе не Беренсон и что на самом деле он бежал в Штаты откуда-то из Восточной Германии, предварительно переменив фамилию, так как в годы войны работал в ведомстве Гиммлера не то в Польше, не то где-то еще. В общем, в событиях, которые я описываю, он не играет заметной роли, поэтому я просто скажу, что он был очень сутул и говорил с таким странным восточноевропейским акцентом, какой, как я думал до встречи с ним, бывает только в плохом кино. Его пальцы были сплошь покрыты желтыми никотиновыми пятнами; он размахивал ими у меня перед носом и был заметно взволнован.