— Ой, мама! Я Вас совсем изнемогу!

О Муре:

Человек предполагает, а Мур располагает.

— От юности моея мнози борют мя страсти. Мур, на каком это языке?

— Славянском.

— А кто на нем говорит?

— О. Андрей — и больше никто.

(31-го апреля 1931 г.)

Мур — 5-го мая 1931 г.

— А как слоны ласкаются?

(Я). Почему любят спать с красивыми (в темноте)? Значит, всё-таки сознание. Значит — ценность не в прямом ощущении, а в освещении.

Мальчик — матери (на какие-то расцветшие кусты)

— Regarde ce qu’elles sont belles!

— Elles sont en fleur, cela ne nous avance en rien.

(Май, с Муром в Кламаре)

Удивительно, что прошедшее время так же подробно как наше: не пластами — а ежесекундно — и у пещерного человека — ежесекундно — и у Атиллы — и т. д. Потому так неудовлетворительна история. И так восхитительна и умилительна и воскресительна — la petite histoire[41] (бельевые счета Бетховена).

Мур:

Негрская мама.

Собаку зовет как меня. (А м. б. он говорит: — Вы собаку зовете как меня?) Нет! «Собаку зовут как меня». (В книге, вспомнила. — 1939 г.)

Я: — Как меня зовут?

Шепотом: — Не знаю.

— Ну, ты меня зовешь мамой, а другие все — как зовут?

— Марина Цветаева.

— Мама! Хотите сделаем пожар! Подожжем землю — чтобы все лысые горы стали.

На осу: — Живот как у тигра.

«Летний птенец» (про какую-то птицу в Зоолог<ическом> Саду).

(Я). Сто лет мне иногда кажутся как сто франков — раз плюнуть!

(NB! 1939 г. — Пишется — в бедности!)

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА 1938 Г

9-го мая 1938 г. (переписываю год спустя — 28-го мая 1939 г.) еще Ванв.

Говорим с Муром об идолопоклоннической любви некоторых к собакам — сажают за стол, повязывают салфетку — как ребенку, к<оторо>го — нет.

Мур: — По-моему — для себя нелестно: породил — пса!

— Нужно такого лишить жизни, чтобы меня не лишил — земли!

(О самовластцах)

(Я) — Как из таких двух огромных слов: добро и душа смогли сделать это среднее, вялое добродушие? (Случай, когда вещи, сложенные, дают безмерно-меньшее: уничтожаются. Иногда такой случай — брак. NB! не мой.)

…немножко — ручной…

Сиреной — еще, и Сивиллой — уже…

(Дальше книжка пустая.)

Мур, 29-го сент<ября> 1938 г. (Accord des Quatre[42] — день чешской трагедии. П<ариж>, Пастёр)

— читает газету:

— L’Angleterre sera réunie au continent. Mais cet événement ne ce produira que dans 15 siècles.

Мур, с досадой: — On sera mort.[43]

Стихи — мне — нижнего (отца) — в ответ на стол:

Знаменитый писательский стол…

Вдохновений слуга и приятель!

Нескончаемой славы престол, —

Ты — сарая теперь обитатель!

Был ты пет и воспет,

Как высокий предмет,

Даже больше, — как лучший товарищ!

После этих побед, —

Тебе места вдруг нет!

Вдруг ты свален — как хлам от пожарищ…

Но прости мне всю немощь мою

И пойми: сам я свален судьбою!

И, хоть песен других о тебе не спою —

Всё же будем друзьями с тобою.

М. И. — от М. А.[44]

Ванв, июнь 1938 г.

Песня о Каховке

— Светлова, автора Гренады

Каховка, Каховка, родная винтовка,

Горячая пуля, лети,

Иркутск и Варшава, Орел и Каховка —

Этапы большого пути.

Гремела атака, и пули звенели,

И ровно строчил пулемет.

И девушка наша проходит в шинели,

Горящей Каховкой идет.

Под солнцем горячим, под ночью слепою

Немало пришлось нам пройти.

Мы мирные люди, но наш бронепоезд

Стоит — на запасном пути.

Ты помнишь, товарищ, как вместе шагали,

Как нас обнимала гроза,

Тогда нам обоим сквозь дым улыбались

Ее голубые глаза.

Так вспомним же юность свою боевую,

Так выпьем за наши дела —

За нашу страну, за Каховку родную,

Где девушка наша жила…

(NB! Повторяется 3-тье четверостишие, но лучше — так: у Светлова всегда пересказано. И в Гренаде — лучшей песне за 20 лет.)

(Моя мысль — попутная и внезапная:)

Я своего ребенка обязана любить больше своей чести. (Честь — просто!)

28-го мая 1939 г.

Письмо на прощание — год назад[45]

Париж, 12-го/VII (т. е. июля) 1938 г. (по ошибке — 1932 г.)

Дорогая М.,

Я завтра уезжаю, и нам не удастся встретиться. Я не прощусь с Вами, не обниму, не поцелую — м. б. в последний раз. Увидимся ли мы и когда? И даже те скупые часы, какие были нам даны в эти последние годы — кажутся такой близостью по сравнению с провалом отъезда.

Хочется мне сказать Вам очень многое — о том, что Вы сами знаете и о чем мы не говорили. Я знаю всё дурное, что я причинил Вам. Знаю всё неправильное, что делал.

Но я хочу, чтобы одному Вы верили: в чем-то основном я не изменил Вам, и — несмотря на все мои поступки, или мое отсутствие — я был Вашим верным другом — и буду им всегда, до конца Вашей и моей жизни. Где бы Вы ни были, что бы Вы ни делали, знайте всегда, что можете на эту дружбу и эту верность рассчитывать — хотя это слово для Вас неподходящее.

Привет Муру — будет он расти молодцом.

До свидания.

Обнимаю и целую Вас от всей души.