"Писец, мадам".
Вообще, зная иностранный язык, иногда и на родине услышишь то, что другие не слышат. Вот, к примеру сказать, уже в наши дни вознамерился я как-то прикупить пару простынь. Зашёл в магазинчик, вижу на выкладке набор постельного белья. На коробке написано "Sheet set", т. е. по-нашему "Комплект простынь". Теперь маленький экскурс в английский.
В этом языке есть пары слов, прописывающихся по-разному, а произносящихся почти одинаково. Разница лишь в протяжённости буквы
"е". Классический пример: "sheep" и "ship". В первом случае это овца, во втором – корабль. Аналогичная история со словами "Sheet" и
"shit", только первое – простыня, а второе, извините, говно. Теперь вы поймёте, что я услышал от девушки-продавщицы на просьбу показать комплект простынок. Она спросила: "Вам этот "шит сет?", что прозвучало как "Вам что, этот набор говна?".
Естественно, я не стал обвинять девушку в незнании иностранного языка, но, признаться, открывал коробочку с некоторой осторожностью.
Так что учите английский, чтоб не обмишуриться.
И в заключение, коли уж на то пошло, хочется напомнить студентам
70-ых прошлого столетия модную в то время игру. Перед лекцией собирали с желающих по рублику и создавали банк, который доставался крикнувшему громче всех "жопа". Учтите, что тогда это слово звучало намного более жёстко для уха, нежели чем теперь. Так вот запомнился одним облом в нашем институте. Случилось это на лекции по дипломатическому этикету, которую читал приглашённый из МГИМО довольно моложавый профессор. Когда началась игра, он и ухом не повёл, но когда она достигла крещендо, он сам громогласно прокричал
"Жопа!" и, ничтоже сумняшеся, отобрал банк у опешивших студиозусов.
Вы, наверное, как и я в свое время, думаете, что шапокляк – это та старушенция, что с крысой Лариской на поводке ходила и всякие каверзы добрым людям учиняла. А ведь это сложной конструкции цилиндр, что раньше на голове носили. Есть такой среди моих немногих семейных реликвий, и храню его как память об отчиме. А история шапокляка такова. Отец (хоть и неродной, но отчимом называть язык не поворачивается) с первых дней войны попал прямиком из питерского артиллерийского училища на фронт и со своим полком пятился под немецким натиском до своего родного Питера, где и окопался на
Пулковских высотах за Петергофом.
Выжил в ленинградскую блокаду да ещё и родственникам помог не загнуться в этом 900-дневном адовом молотилове, делясь из своего и без того скромного фронтового пайка. А как блокаду прорвали, потопал со своей пушчонкой на Запад, сменил профессию пушкаря на не менее нелегкий и опасный фронтовой труд военного разведчика и ко времени освобождения Берлина был уже, несмотря на молодые годы, майором.
Путь свой через пол-России да пол-Европы отметил многочисленными наградами, чуть-чуть не дотянул до героя, но не печалился, и так грудь мундира напоминала иконостас от сияния орденов и медалей.
В Берлине на какое-то время застрял, выкуривая из городских щелей военных преступников, жил небедно в доме старинном, разъезжал на трофейном "Вандерере", отъедался за голодные годы войны. Легко мог себе позволить и ресторан, но молодёжь предпочитала лихие заполночные пирушки в лучших традициях российского офицерства. Вот тут-то и начинается моя история, как её рассказывал отец. Дело в том, что хранил он два оригинальных сувенира: шикарную адмиральскую саблю и помянутый уже мною шапокляк. Первую самолично снял с немецкого адмирала при аресте и сохранил как память с разрешения начальства, а шапокляк нашёл где-то, сразу и не разобрав, что за вещь такая странная. Цилиндр раскрывался при нажатии снизу с пружинным звуком, действительно напоминающим "кляк", и сверкал черным аристократическим шёлком до рези в глазах.
Так вот, на одной пирушке вышел у отца спор на ящик шампанского, что пройдёт он утром по главной берлинской улице, Унтер дер Линден в полном форменном облачении, но с шапокляком на голове и с адмиральской саблей на боку. Риск был колоссальный, за такую проделку можно было и под трибунал пойти, как минимум звания лишиться, да кровь бурлила в молодом теле, а к риску фронтовику не привыкать. Короче, поутру двинулся он строевым шагом от одного конца проспекта к другому, где в нетерпении поджидали его спорщики, уж и не радые, что такое затеяли. Но обошлось всё на удивление обыденно, никто из прохожих немцев даже ухом не повёл, видно, подумали: "Кто их знает, этих русских, может, форма такая парадная". А от патруля нашего, небось, Бог уберёг.
Вот упомянул я отцовский "иконостас", а с ним другая история связана. Один орден на груди отличался своей необычной помпезностью.
Это был американский орден Почета, и всего около двух десятков наших офицеров были им удостоены на пике советско-американского боевого сотрудничества после встречи на Эльбе. И полагалась за него немалая ежемесячная дотация. После войны, как расплевались с американцами и в "холодную" войну с ними втянулись, стало опасно орден тот носить.
Но опять отец рисковал, нацеплял его на праздники в надежде, что в общем орденском блеске не разглядят, кому не надо. В военной академии им. Фрунзе, где отец учился, был ещё только один офицер из того наградного списка, так он всё подбивал отца пойти к американцам за деньгами орденскими, но, к счастью, не уговорил.
А сам всё же сходил в посольство США и вышел обладателем ключей от "Кадиллака" и от дачи в подмосковном дипломатическом посёлке.
Успели только обмыть на той даче в узком кругу благоприобретение да дважды вокруг неё на машине объехать. Поутру фронтовой офицер, кавалер ордена Почёта, как нашкодивший мальчишка, в сопровождении двух молчаливых товарищей в штатском зашел в посольство вернуть все полученные накануне ключики и через день оказался в заштатном гарнизоне за Кудыкиной горой с одной маленькой звездочкой на погонах вместо прежних двух больших.
Вот такая история приключилась. А я иногда, как копаюсь на антресолях, наткнусь на шапокляк, клякну им, нацеплю на лоб, к зеркалу подойду и полюбуюсь этой немеркнущей с годами диковинкой, гадая, то ли смешно то, что вам рассказал, то ли грустно. Ну, да вам судить.
Давно это было, в пятидесятые годы, страшно сказать, прошлого столетия. Я был еще пацаном, недавно только перестал ходить пешком под стол. Страна жила свежими воспоминаниями о страшной великой войне и дорогой ценой добытой победе, жила серенько, неуютно, но весело под неусыпным бдением вождя всех народов. Всё преображалось как по мановению волшебной палочки на праздники. Народ цеплял на грудь надраенные до восхитительного блеска фронтовые награды и шёл на улицу, где от алого кумача резало глаза, уши закладывало от грома литавр и барабанов из громкоговорителей. Куда не повернёшься, мудрые, как у библейского пророка, добрейшие очи и хмурые для врагов народа усищи с портретов. Ну, и кульминацией празднеству парад вооруженных сил и демонстрация трудящихся на Красной площади.
Для меня особо ожидаемой была предпарадная подготовка, ибо удостоился поручения отца чистить всё, что создавало благородное марево офицера, от медных пуговиц до грозного кортика. И, уж поверьте, делал это от души и до мозолей. Вечером женщины в праздничных шифоновых платьях и фильдеперсовых чулках суетливо накрывали шикарный стол с обязательным "оливье" посредине, мужчины в мундирах чинно рассаживались. Малышню, подкормив на скорую руку, гнали гулять во двор, чтоб под ногами не крутились. Задачей было, как народ за столом пообмякнет и посыпятся наперебой фронтовые байки, пробраться тихонько, притулиться в уголке и слушать с замиранием сердца взрослых.
Меня, правда, друзья отца уважали и, заметив, присаживали на колено к столу, в который раз поминая мою заслугу. Заслуга была не ахти какая, послали как-то за "белой головкой", была такая водка, закупоренная светлым сургучом, а я на обратном пути, поспешая, хряпнул бутылкой в "авоське" о лестничную ступеньку, дно и отвалилось. Но я в какую-то долю секунды умудрился перехватить бутылку за горлышко, так и принес со слезами счастья на глазах, заслужив одобрение мужской компании.