Мне отомстили. Все врачи получали квартиры через два года. Моё место в очереди на квартиры в горисполкоме была девятым. Студенты, окончившие вместе со мной институт, уже получили квартиры и обменяли их на другие города. Моё же место в очереди стало через два года одиннадцатым. Мне объясняли это тем, что очередь на квартиры для врачей сделали общей со средним медперсоналом и посоветовали обращаться по месту работы. Глав врач Зинаида Дмитриева Кульпова ответила мне:

– У меня квартир нет. Больница квартиры не строит.

– Но дома строит наш Красноволжский комбинат, рабочих которого мы лечим.

– Вот и идите к директору комбината.

Я пришла к директору комбината, и он мне отказал:

– Я не знаю, кто вы, и вижу вас в первый раз. Ваш главный врач мне ничего о вас не говорил. Если вы нужны больнице, то главврач будет ходатайствовать о вас.

Я была не нужна. Ежегодно на моих глазах рядом с больницей вырастало по одному пятиэтажному дому, построенному комбинатом для рабочих. Семь процентов жилой площади комбинат отдавал горисполкому. Я ходила в горисполком, но там опять ссылались на главврача.

Квартиру я все-таки получила. Однажды, второго апреля, когда Волга была ещё подо льдом, я бежала в Заречный к своему малышу и провалилась в полынью. В Заречном тогда на короткое время появился детский врач, который не разбирался в нервных болезнях. Я продемонстрировала все симптомы ишиаса и получила больничный лист на один месяц, то есть до того времени, как по Волге пошли пароходы. Больные узнав, что я провалилась под лёд, перепугались. Активисты-коммунисты написали заявление в горисполком, собрали очень много подписей и пришли большой толпой на приём в горисполком. Благодаря им я получила двухкомнатную квартиру со всеми удобствами, на пятом этаже, с видом на Волгу. Пятый этаж меня устраивал: никто не бросит окурок и не вытрясет половик на мой балкон, да и давление атмосферы там было меньше. Но я ещё долго не верила, что у меня собственная квартира, и я независима.

Уволить меня было невозможно и придраться было не к чему. В неврологической службе, которая не имеет никакого отношения к нашей больнице, меня ценили. Я занималась статистикой заболеваемости по больничным листам на Красноволжском комбинате, на котором работали более 5000 человек. Меня интересовала связь заболевания с условиями труда, полом, возрастом, профессией. Я еженедельно выходила на Красноволжский комбинат, знакомилась с условиями труда, участвовала в трудоустройстве своих больных. Был накоплен огромный статистический материал, и моя статья была напечатана в сборнике научных трудов Ивановской области. Под статьёй подписались ещё двое. "Так у нас положено", – объяснила мне мой куратор из областной больницы, под руководством которой я работала. Кроме этого, я была председателем общества "Знание". Председатель из меня – никакой, но я охотно читала лекции о здоровом образе жизни везде, где только можно: по радио, на производстве, в вытрезвителе, в следственном изоляторе. Самое главное было в том, что показатель заболеваемости нервными болезнями у меня оказался самым низким по Ивановской области, и мне обещали дать высшую категорию, но для этого кроме собеседования нужно было сделать ещё одну работу по статистическим талонам – проанализировать заболеваемость и обращаемость по нервным болезням за три года и эффективность лечения. Это была каторжная работа: нужно было пересмотреть тысячи амбулаторных карт, находя их по статистическим талонам. Но оказалось, что статистические талоны писались не на каждое заболевание, так как у меня не было постоянной медсестры. За последний год сменилось 12 человек медсестёр, и талоны они не писали. Я не могла обманывать и отказалась делать эту работу. Получать категорию я не хотела, так как в деньгах не нуждалась. Кроме того, имея высшую категорию, я попадала в зависимость, потому, что должна была бы и все показатели своей работы подтягивать под высшую категорию и подавать такие сведения, какие мне прикажут.

Заболеваемость по больничным листам у меня была низкой не только потому, что я быстро расправилась с симулянтами, любителями посидеть на больничном листе, строго подходила к выдаче больничных листов, и за всю свою деятельность поликлинике не выдала ни одного больничного по блату или знакомству. Это не делало погоды. Дело было в другом. Я заметила, что одно и то же заболевание при одинаковом лечении у каждого протекает по-разному: один выздоравливает быстро, а у других болезнь затягивается. Это зависело не только от разной способности иммунной системы противостоять болезни, но и от настроя больного: желательна или нежелательна болезнь, верит он в скорейшее выздоровление или верит в тяжесть её и длительное течение, подключает страх за своё здоровье или спокоен, мнителен и ипохондричен или оптимист. Я внедрялась в психику каждого больного, стараясь изменить его мышление. Я не гипнотизировала, я проводила внушение наяву и давала установку на скорейшее выздоровление. Я снимала страх перед болезнью и назначала минимум необходимых медикаментов. Больного убеждало и слово, и то, что так мало лекарств нужно для выздоровления – это подтверждало то, что болезнь его неопасная. Здоровый дух повышал его защитные силы. Такая работа требовала больших энергетических затрат. Больные были разными, многие уже годами были поглощены своими болячками, считая себя тяжело неизлечимо больными, зависимыми от лекарств.

В том, что помогало слово, а не лекарство, я убеждалась на опыте. Как приятно было слышать (и не жаль для этого своих сил), когда больной, ещё находясь в кабинете, говорил: "А мне уже стало лучше, только поговорив с вами". Тогда больные стали приходить ко мне регулярно, как к священнику на исповедь, рассказывая мне о своих бедах, а я назначала им какой-нибудь пустяк: витамины или траву пустырник с валерьяной. Меня беспокоило то, что я занимаюсь не своим делом – делом утешителя, а не врача. Но я не могла отказать им, потому что им становилось легче жить, если их кто-то выслушает. Я часто была свидетелем своих пациентов в суде, защищая их права, так как других защитников у них часто не было.

Я убедилась на практике, что огромную роль в выздоровлении пациента играет авторитет врача. Показывает мне больной упаковку витаминов и говорит: "Вот, помогло мне ваше лекарство, а другой врач выписал мне плохие таблетки". Я листаю карточку и вижу, что выписаны те же самые витамины, но в другой расфасовке. Также я замечала, что большую роль в выздоровлении играют не лекарства, а собственные защитные силы организма. Так была у меня больная престарелая женщина, которая перенесла уже три инсульта. Я лечила её, и наступало улучшение. Но в четвёртый раз, когда она вновь потеряла сознание, родственники больной врача не вызвали. Они устали с ней. Женщина была дальней родственницей с несносным характером. Без врачебной помощи она пролежала пять дней без сознания, естественно, без пищи и питья. Все готовились к похоронам, а на пятый день сознание возвратилось. Осмотрев её на десятый день, я увидела, что движения хорошо восстанавливаются в конечностях и без врачебной помощи. Это заставило меня глубоко задуматься о необходимости (бесполезности) врачебной помощи. Три раза она лечилась медикаментами, четвёртый раз – только вынужденным воздержанием от пищи и питья. Потом я видела интенсивное лечение капельницами в неврологическом стационаре, а результат был хуже, чем у меня на дому. Внутренний врач, данный каждому человеку, лечил лучше, чем все академики и профессора, придумавшие интенсивную терапию. Старый Гиппократ был прав. Правы были мои предки, которые не обращались к врачам, а лечились народными средствами и верой в выздоровление.

Я лечила не только городских больных. Ежемесячно один раз с бригадой врачей я выезжала в отдалённые сёла, где врачей не было, а был один медпункт на несколько деревней, куда больные обращались только в случае крайней нужды. У городских больных амбулаторные карты превращались в толстые тома. Больные регулярно лечились, принимая килограммы лекарств. У сельских больных амбулаторные карты содержали 2-3 листа, лечились они изредка и были здоровее городских. Следовательно, не количество врачей и походов в больницу определяет здоровье человека. Наблюдается закономерность: чем меньше врачебное вмешательство на ранних стадиях заболевания – тем лучше для пациентов.